КУЛЬТУРА И РЕЛИГИЯ

 

КУЛЬТУРА И РЕЛИГИЯ

К несчастью, я слаб, как слаб очевидец
событий на Лысой горе,
И я могу предвидеть,
но не могу предсказать…

Строки из песни

    Любая из основных наиболее исторически значимых религий (христианство, мусульманство, иудаизм, буддизм, индуистские ветви, языческие культы — дохристианские и современные) утверждает, что человек появляется на свет, развивается и живет в соответствии с какой-либо "высшей идеей", данной изначально. На протяжении времени, данного человеку как жизнь, он находится под влиянием сил добра, зла и собственного нравственного выбора. Что касается чувств, то они также даются ему свыше, но при этом — обычно внимание как самостоятельным силам им не уделяется, либо же считается, что чувства зависят от отдельных проявлений Божества и противоположных ему, враждебных сил.
    Культура человечества в любой период его развития является прежде всего выражением чувств, а не только исторических и социальных обстоятельств. Я бы сказал так: культура определенного народа, определенной группы человечества есть продукт выражения чувств его представителей, индивидуализированный конкретными территориально-географическими, историческими и религиозными условиями. Она создается, в первую очередь, "образованной" частью народа — его интеллигенцией, но всегда имеет отпечаток традиций "необразованной" части, несущей, однако, исконные, характерные народные черты. В культуре оформлены желания высшего, духовного порядка — стремления к красоте, гармонии, мужеству, честности; и простые желания — сытости, богатства, сексуального удовольствия, власти.
    Культура любого народа всегда преемственна. Многие народы были фактически уничтожены завоевателями или вследствие изменений природы, но до окончательного разрушения культуры они всегда успевали передать что-то соседям или победителям. Попытки уничтожить многолетние культурные наследия никогда не удавались в полной мере – в измененном виде прошлые традиции возрождались, иногда составляя основу новых культур.

       Авторы идей новейших "гала-культур", раз за разом возникавших после падения общества «галантного века», всегда руководствовались обломками прошлых культурных структур, иногда искажая их до гротеска в своем воображении. Эти недолго продержавшиеся монстры, которых особенно много было в новое, больное время, — конечно, также навсегда оставили свой след в культуре человечества и истории культуры.
    В культуре каждого народа всегда найдется что-нибудь, что представитель другого народа, не умея это объяснить, почувствует своим, приемлемым. Мусульманин не скроет от себя интереса к увиденной им русской иконе. И если его разум не затуманен презрением к иноверцам, и он способен самостоятельно рассуждать об увиденном, в его душе отложится впечатление о спокойной задумчивости, любви к ближнему, печали жизни, отраженной и в традициях его собственного народа. Пусть он и не задумается об этом, но… Но, может быть, другой мусульманин задумается? И православный монах, взяв в руки Коран, — разве не обратит внимание на уверенную и строгую арабскую вязь, однажды начавшуюся и упрямо, твердо не прерывающуюся до конца, пока не все не сказано, пока все не сделано, что суждено; как и ему, монаху, на его пути, определенном свыше?
    Мусульманина и православного разделяют история, вера, традиции. Главные духовные стремления — любовь к ближнему, желание ему добра и покоя — объединяют. Чувства и разум — дают возможность это понять. Истинная основа, ядро и первоисточник обеих культур — Православной и мусульманской — одно и то же; это — чувства. Остальное — это всяческого рода наносы. Изначальная общность чувств затмевается надуманными различиями.
    Народ как таковой — определяется в большей степени не историей, а культурой. История — это, в значительной степени, фантазия, а культура — вещественно подтверждаема. Определившись, «нарисовавшись», народ творит историю — воюет, торгует, строит, описывает… Совершенствуя и развивая культуру, никогда больше ее не теряя. Больше не существует культурной гибели народа: исчезнувший, ассимилированный до последнего человека, он вливается в культуру завоевателя и соседних народов, и так продолжает жизнь, свою духовную историю. (Очень характерно для многих территорий и государств, включая и Россию, вторжение на этапе земледельческой цивилизации кочевых племен, завоевание ими власти, а затем — последующая ассимиляция захватчиков. Это повсеместно — Египет, Индия, Китай, Иран, Испания, Франция, Англия… "далее везде"). Мы же потом гадаем, откуда взялись у тех и других народов схожие названия, черты, имена, сказания, рисунки, знания; почему случились необъяснимые и внезапные изменения в политике, истории… Вообще говоря, всемирная история — это просто соответствующим образом представленная протяженность существования человечества во времени, а реальная история народов — это история культуры. Политика — взаимосвязана с культурой, с ее ценностями. Народы, не имевшие развитой культуры, бывали и могущественны в военном отношении, но что теперь от них осталось? Да, память, но добрая ли?
    И тут давайте отступим немного.
    Как вы понимаете это: "добрая память?" Как это объяснить? Вы пробежали по тексту мимо этой фразы, не задумавшись. И ее не надо объяснять. У каждого своя память и свое представление о доброте, но вы уверены, что для любого, кто бы ни прочел, — "добрая память" есть добрая память, и все поймут одинаково. Откуда в нас эта уверенность? — Вот, чувствуем, что так, и всё. Долго объяснять, да и зачем, всякий иностранец поймет, что такое "добрая память".
    Так чувства объединяют нас, а мы об этом и не задумываемся.
    История народа — это в первую очередь производное от его культуры. Вот выстроилась пирамида: чувства людей — культура как выражение чувств — история как производное от культуры. Что же лежит в основании пирамиды, определяет ее форму и нерушимость? можно ли хотя бы приблизительно – не вычислить, но представить – строение этой пирамиды?

    В нашей прокоммунистической школе, а затем, по мере продвижения в образовании — в прокоммунистических научно-исторических материалах, при изучении истории культуры всегда особнячком, отдельным подраздельчиком бывала упомянута религия. Никуда, мол, от нее, к стыду и сожалению, не деться, надо свысока помянуть. Мы выходили в мир с апломбом превосходства над религиозными остатками старины; мы ощущали себя строителями — если не культуры, то уж, по крайности, нового общества; это же было так понятно. Потом как было тяжело расставаться с этим превосходством, осознавая, что же мы смогли построить на самом деле. Мы пытались создать новую «гала-культуру», основанную прежде всего на отрицании культуры прежней. Теперь представить себе трудно, что это значит – отрицать столько. Отрицать традиции, и религию, и веру многих поколений. Мне стоило большого труда и времени для того, чтобы с возрастом "довериться" религии как первооснове культуры, как почве, на которой вырастает ее древо. Но зато потом культура, история, политика разных народов — перестали быть для меня отдельными друг от друга, независимыми кусками. Исчезали многие, теперь уже ясно обозначившиеся вопросы – ответы на них оказались простыми. Возникали другие. Стало проще и сложнее. Стало проще понимать культуру и историю и сложней — постигать их суть и смысл. Стало — уважительней, почтительней перед ними, и это — почтительность неуча перед каталогом высших учебных заведений, который перечитывает этот список, слюнявя грязный палец, зная, что никуда-то его не возьмут. Что не получено своевременно, в возрасте понимания, уже не прийдет позже, в возрасте размышления.

    В предыдущих разделах мы рассуждали о религиозном чувстве, если так можно определить указанный комплекс чувств.
    Упрощенно говоря, религиозное чувство заключает в себе желание Бога, стремление познать Его. Бог — Создатель всего нам известного, он несет в себе идеал всего. Стремление к познанию Бога есть не что иное, как стремление познать все. И это есть высшее стремление, высший ориентир разума.
    Поэтому, если и согласиться с материалистами, что Бог придуман, то все равно, — как же к Нему не стремиться?
    Бог как Предмет стремления, как Идеал есть направление, ориентир высших чувств, духовности человека к совершенству.
    И поэтому любая культура не может иметь в себе другого основного стремления. Когда заменяют Бога другим идеалом, происходит не что иное, как становление этого идеала богом. Создаваемая новая культура, казалось бы, должна быть — стремлением к нему. Но это не так, потому что, несмотря на указания руководящих лиц, каковы должны быть пути созидания — она не находит поддержки в чувствах остальных людей. Новая, насильственная квази-культура — призрак, и он не несет в себе воплощения высоких желаний человечества, хотя всегда прикрывается ими. Бывает, стараются использовать авторитет предшествующих убеждений. Христос, мол, "был первым коммунистом"; так и несло от этой фразы неопрятным духом "марксизма-ленинизма", стремящегося, уходя, оставить на всем масляный отпечаток грязной пятерни. Зато последний коммунист вряд ли будет Христом. Призрак культуры живет сравнительно недолго, пока не наступит осознание его противоестественности, но он накладывает на многолетнюю историю народа и его культуры болезненный, как язва или шрам, отпечаток.
    При этом подмена Бога происходит не более чем благодаря желаниям отдельных людей. Эти желания в своей основе могут быть и высокого и низшего порядка; а в комплексе они оформляются в желаниях власти, славы, богатства. Не всегда можно назвать таких людей изначально плохими, несущими в себе зло. Да, они действительно могут быть добрыми людьми, каковыми их называл Иешуа булгаковский. (Вообще, вряд ли на тысячу черных фигур истории найдется один настоящий злодей, имеющий сознательное развитое чувство ненависти к людям или – Богу). Но во всех этих лицах чувство Бога, несомненно, ослаблено. Ослаблено желание Бога, снижена потребность в Нем. Низшее желание довлеет над разумом, декларирует стремление к мифическим "свободе, равенству, братству", затмевает необходимость разобраться хотя бы в своих чувствах, попытаться познать вначале себя, хоть немного, а уж затем — человечество и его развитие. Нет! желания власти и славы толкают на действие сейчас же, немедленно. Жизнь коротка, а мировая история мною еще не тронута!.. Вперед! во имя нового кумира. Сейчас уже сложно определить, кому принадлежит фраза: "вначале надо ввязаться в драку, а затем разберемся" — Наполеону или Ленину. Но как «пригодна» эта фраза для них обоих; и вообще — как она «выдает» тип революционного деятеля истории! Если имеется желание облагодетельствовать своими идеями человечество, то на чем основано такое мнение, что эти идеи всем нужны и их нужно навязать всем? Что-либо из трех: либо ставится выше ума остальных собственный ум, что свидетельствует о его ограниченности — “специализированности” в определенном направлении, которое считается этим деятелем главнейшим; либо отсутствует желание представить себе чувства других, что свидетельствует об ограниченности собственной чувственности; либо собственное желание ставится выше желаний других, и поэтому оно враждебно чувствам других.
    В безбожном революционном деятеле «бесовских поколений» удивительно презрение к смерти, а иногда даже желание "пламенной смерти", — ведь его за этим порогом не ждет и ад, ничего не ждет. Но это просто: желания славы и власти, желание воплощения его личной идеи для него несравнимо сильнее, чем страх смерти. Желания эти в нем сильнее воспитаны (кем-то!), а страх смерти приглушен (сознательно приглушен, а на самом деле безбожник – вечный раб страха смерти!). И могут добавиться: обида, злость, душевная усталость. И еще что-нибудь из трансформированной, ложно понимаемой доброты «во имя будущего». Вот и всё.
    «Радикалы», «карбонарии», «непримиримые» всегда и везде во имя своего идеала начинают убивать. Они не могут доказать превосходство своей идеи, а потому убийство – это вынужденная мера насаждения «правоты». Во Франции периода перманентных революций, в исламистских государствах; конечно же, в советской России. Смысл деятельности «благороднейших» декабристов открылся мне в замысле полного уничтожения царской семьи. Ощутимо и понятно хладнокровное прилюдное убийство Каховским Милорадовича – человека, который даже не угрожал, а увещевал. Он мешал, и всё. Он представлял опасность для задуманного плана, и был устранен. И собирались устранять дальше, дело обычное. Вот вам благородные дворяне в один из самых благородных веков. Выморочность души сильнее благородного происхождения, и убийцы найдут свое общество, свою судьбу, как свинья находит свою грязь. А если уж и «Бога нету», то чего терять-то? Тогда и убийство сладостней вдвойне: «вот так я тебя, устраняю навсегда, навсегда». Умри ты сегодня, а я завтра, и я победил тебя навсегда, прожив на день больше – будущего-то нет у нас обоих! – считает убийца. У него нет ограничения, налагаемого наказанием после смерти; нет и подсознательного уважения к самому акту смерти личности – эта личность ничто перед его идеей. Современный терроризм продолжает эту традицию.
    Фанатическое поклонение отдельной личности происходит из-за того, что люди ощущают эту личность как несравнимо более сильную, властную, неоспоримо превосходящую их собственную. Поэтому культ личности – это «слегка обожествление». И когда создан культ – тогда «все можно». И тогда идеи и поступки этой личности даже не обсуждаемы – они желаемы, какими бы они ни были.
    Отказавшись от Бога, человек одновременно должен отказаться и от желания бессмертия. Но это же противно природе мыслящего существа. Легко понять, насколько возрастает страх смерти у такого человека; легко понять и то, что его личность не может не претерпеть искажение, связанное с возрастанием страха смерти. Казалось бы – насколько внимательнее, уважительнее нужно было бы относиться к чужой жизни! Но ничего подобного не происходит. Дело в том, что при отрицании Бога, отрицании высшего идеала бытия рушится вся система построения личности. Происходит распад личности, потеря сущности и смысла личности, и человек больше не представляет себе ее ценность.
    Вообще, духовное всегда связано целью, идеей, оно всегда "во имя". Понимаете, как выглядит эта схема для религиозного общества: Имя Божие дается религией духовности… А для коммунистического: Моральный кодекс строителя коммунизма дается партией духовности… Ну, и соответственны результаты.
    Идею, цель — можно представить как проект воплощения желания. Но в этом случае, учитывая сказанное ранее, о трудности определения своих чувств и желаний, сложности постановки точного "диагноза" своему желанию, — при воплощении любой идеи должны быть учтены оговорки и ошибки, которые неизбежно возникнут на этом пути. Нужно понимать и то, что реализация идеи может пойти по совершенно непредсказуемому пути, как под влиянием обстоятельств, так и вообще по причине того, что само желание изначально — недостаточно или не всеми — понято и осознано. Или недостаточно продуман способ его воплощения, что почти то же самое. Вообще, вовлекая некоторую массу людей в какое-нибудь дело, нужно вначале определиться, а не преступное ли дело это? А то ведь за групповое преступление больше дают. А если без шуток, нужно определить ценность этого дела, сопоставить его с другими ценностями. Например, с жизнью хотя бы одного из этих «вовлекаемых» людей, а если дело “не очень-то крупное”, то, соответственно, с ценностью части его жизни, которую он на это потратит. И нужно предвидеть, и иметь в виду "попятные" варианты, или такие, которые предусматривали бы "уход в сторону", "гибкость" при реализации этой идеи.
    В отношении каких-либо глобальных преобразований общества или воздействия на него, на первый взгляд, это может показаться утопией. Ведь для этого идея, в основе которой лежит общее желание и главенствующее чувство, должна объединять практически весь народ — носитель этой идеи, и где же тот разум, который может объять варианты ее развития? Но, как ни сильно недоверие многих на этот счет, "общая идея" действительно возможна, и даже частично воплощена, — например, сплочение русского народа на почве Православия, уже, несмотря на общий ход российской истории, давшее неоспоримые результаты; они обозначены не только религиозными философами конца прошлого века, но получили и экономическое, и политическое, и даже, можно сказать, географическое, территориальное воплощение. Шестая часть суши (и при этом, надо сказать, хреновейшим образом приспособленная для житья) – этого из всемирной истории не вычеркнуть никогда. Да, не суждено было "русской идее", целью которой было объединение славян и сохранение истинной христианской веры, развиться, но тут уж — не устоять было против внешних сил, в таком развитии не заинтересованных. Но «русская идея» всё же была реализована частично, и при стечении обстоятельств результаты ее воплощения могли быть гораздо обширней. Эти результаты – они хотя бы в том, что я сейчас пишу это, а не заседаю на комсомольском собрании и не жую поп-корн, глядя фильм «Титаник». (Это я уже частично об «американской идее» — таковая тоже имеется). Ну,а еврейская диаспора, притча во языцех? На чем она так сплочена?
    В основе как «русской идеи», так и сионизма — религиозная идея. И — общее для всех, хотя и индивидуальное для каждого религиозное чувство. (И, кстати, раз уж мы упомянули «великую» американскую идею – демократии и справедливости, что ли, — то в основе ее тоже лежат религиозные идеи протестантских проповедников. Вот, насколько они сильны и весомы, настолько сильна и общая идея. Не следует забывать о том, что Соединенные Штаты – это прежде всего территория экономической выгоды, и именно протестантство – «экономическое» направление христианства — стало именно здесь господствующей идеологией, соединившись здесь всеми своими многочисленными ветвями).
    Но религия религией, а религиозное чувство не есть религия, оно есть вера. И Православная религия — это свод моральных правил, а Православная вера — это свод высших религиозных чувств. Вера каждого имеет свою индивидуальность, а верой народа можно условно и упрощенно считать "общность личных вер", как лес можно считать общностью деревьев. И она проявляется в культуре и исторических событиях. Церковь же есть — институт веры, и, по здравому рассуждению, вряд ли может представлять индивидуальность отдельного человека. Более того, она может и противоречить индивидуальности, и вызывать противоречие между индивидуальностями, и сама изменяться под влиянием индивидуальности. Разделение христианства на Православие и католичество; распад католичества; раскол, протестантские течения — это продукты деятельности конкретных людей. Однако вера при этом не изменилась коренным образом, а вот под влиянием безбожия и иных идей — изменяется.

       Увы, после разрушения православной России ее церковь перестала быть самостоятельной и она подвержена внешнему влиянию. Если говорить о вере и религии, то с верою у нас всё в порядке, а вот с государственной организацией… Достаточно посмотреть биографии как церковных иерархов, так и наиболее активных, "звездных" священников, чтобы как следует  задуматься — кто все эти люди? Не все в порядке и с образом жизни, и с пропагандой, иногда слишком и невпопад навязчивой и явно подконтрольной "силовым структурам". Своеобразно общение с молодежью и выдвижение персональных фигур, для этого предназначенных. Например, различные псевдосвященники, трансформированные то из алкогольно-какофонических рок-певцов, то из армейских  пропагандистов-политруков, то из  эпатажных актеров — причем это явно одобряется с подачи "первых лиц". Церковные ордена для различных криминальных проходимцев и заказных журналистов… Все это достаточно спорно и неумело. Ну, что поделать — издержки прошлого, куда деваться.

    Фромм приводит такое понятие: рациональная вера. На первый взгляд, несовместимое соединение понятий. Но это и есть вера атеиста, вера в наш земной, человеческий разум. Вот только каждый из нас по-разному представляет себе этот разум; это зависит от того, насколько развит каждый из нас, и того, что собственно каждый из нас представляет. Поэтому «рациональная вера» – это понятие, применимое к обществу со значительной долей условности. Здесь делается акцент на разум и опускается чувственная сфера в человеке, игнорируется значение его индивидуального восприятия.
    Можно быть верующим человеком и не ходить в церковь.
    Но лучше — ходить. Ты не один на свете, и в церкви ты верой в лучшее, высшее — объединяешься с другими людьми. Других мало понять разумом – душой ощутить надо.

* * *

    Розанов сказал: «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Поэтому религия всегда будет одолевать философию».
    И что же тебе, когда заболит душа, все эти первичности и вторичности, сущности, причинности, универсалии, все эти гештальты и гешифты? «Гешефты». Ты пойдешь к Богу со своей болью. Вот оно, духовное чувство, наиболее понятное любому. Никто не избежал и не избежит его. Так что же вы там насчет разделения чувственного и духовного?

* * *

    Общая идея — основа, которая связывает воедино индивидуальности, отдельные комплексы чувств и мыслей людей. Это упрощенно. Говоря здесь об идее, мы имеем в виду главную идею, которой можно характеризовать цель и состояние общества; идею как объединяющую основу для группы людей, народа, — но в душе каждого эта главная идея взаимосвязана с другими, преломлена в индивидуальности. Мы видим идею в хронологии, в истории, как бы с высоты современности, не всегда понимая ее происхождения, структуры, состоящей из взаимосуществования других, “более мелких” идей, — менее существенных по отношению к главной, но тоже имеющих место. К примеру, некоторые мыслители считали основной движущей силой революции идею равенства каждого по отношению к другому. Но каждый человек, живущий в эпоху революции, представляет и ощущает эту идею по-разному; достаточно представить себе мысли и чувства по отдельности — вождей революции, крестьянина, рабочего, мещанина, интеллигента и пр. У каждого из этих людей существуют разные, личные идеи: один, например, представляет себе прекращение голода и нужды, другой связывает революцию с расцветом образования, третий видит безвластие, смутное время, падение нравственного уровня и хочет это исправить. Добавим к этому личные желания каждого из них: один, к примеру, мечтает нажить кой-чего для дома, для семьи, другой наоборот, желает поделиться богатством (да, были ведь и такие!), третий — занять хороший пост, удостоиться власти, четвертый — да просто овладеть под шумок какой-нибудь «барышней» посимпатичнее, да и более ничего, «хватит покедова, потом поглядим, чего». «Часовой механизм» революции — политические схемы, интриги, подкуп продажных агентов из других стран. А потом говорят о вековом стремлении к равенству, братству и счастью народов, об "упадке" монархии. Всё гораздо серьезнее по сути и разнообразнее в деталях.
    (До сих пор в разных странах постоянно происходят революционные процессы – и всё описанное выше мы в последнее время, благодаря интернетным временам, беспрепятственно можем наблюдать).
    Но, несмотря на это, повторимся, — имеется основная идея, объединяющая общество. Любое общество основывается на какой-либо главной идее, которую, как любой существующий в реальном мире объект, нельзя считать однородной. Реальную, не гипотетическую общественную идею можно сравнить с равнодействующей многих сил в механике, воздействующих на реальный объект и придающих направленное движение этому объекту.
    Такую главную идею общества можно считать основным критерием, по которому набирается “база данных”, в которой индивид черпает материал для размышлений, и пополняет эту “базу данных” своими мыслями. Что касается совмещения желаний представителей общества, группы людей, — то мы не можем детально охарактеризовать это явление. Несомненно, ощутимая чувственная связь в группе людей существует. Достаточно, к примеру, для того, чтобы ощутить такую связь, оказаться в компании людей, осуществляющих общую деятельность, связанную с явным напряжением чувств. Например, в группе доноров, сдающих кровь, или на сложном экзамене, или в большом кинозале. Вспомните волнение, постепенно охватывающее, нарастающее, несравнимо большее, нежели если бы вы были одни; общее переживание и смех зрительного зала в те моменты, которые не заставили бы так переживать и смеяться любого из зрителей, если бы он смотрел этот фильм в одиночку. Чрезвычайно ярко совмещение чувств наблюдается при эффекте толпы, способной бездумно сметать все на своем пути в направлении, заданном отдельными личностями. Здесь можно говорить, опираясь на научные исследования, — о биополях, инстинктивных влияниях, воздействии запахов, гипнотических факторах и пр.; но, к сожалению, конкретных определений таких чувственных связей пока сделано не много, мы в основном только констатируем их наличие и проявления в нашей деятельности.
    Несомненно стремление к повторению одним индивидом действий другого, которое проявляется как в сфере разума, так и в сфере чувственности. В сфере разума это выглядит как опыт, аналитическая проверка результатов деятельности другого с наименьшими энергетическими, временными и умственными затратами, как гарантия вероятности меньшей ошибки; в сфере чувств имеется “добавка” инстинктивного, природного стремления к стайности, подсознательного подстраивания под другого, как вероятно оптимальный путь к достижению удовлетворения желаний.
    Высшие чувства, как и любые другие, не остаются вне такого объединения; и они, оформленные разумом в идею, и являются основой поведения человека в обществе развитого разума.
    В любой религии прослеживаются и «природные» чувства. Ничто не заслонит в иудаизме стремление к продолжению рода, в индуизме, буддизме – неразрывность связи с природой. Христианство — почти всё от высших чувств; что касается физиологической природы человека, то в этой сфере явственно видится — страдание. ("Душа человека по природе своей христианка" — говорил Тертуллиан, один из первых христианских философов. И это не просто наше христианское «самомнение», не самовлюбленные иллюзии. Это пока что логически совершеннейший тип религии, не кого-нибудь  или что-нибудь ставящий Богом, а самого Человека. Мне лично думается, что христианство получило «новое откровение» на границе прошлого и нынешнего веков, благодаря В. Соловьеву, Розанову, С. Булгакову, Бердяеву и другим нашим соотечественникам, и это откровение заключается в индивидуализации религиозности в человеке, стяжении его личных чувств к религии; именно выявлении искры Божьей в человеке, — не простом творении Бога, но части Бога самого). Ну, а раз так – то почему многие из нас убеждены, что наша цель – путь к обществу удовольствия и удобства? не факт, господа. Страдание – это нормально для человека. Что, странно звучит? так вот, подумайте – не является ли наша погоня за удовольствиями на самом деле неосознанным бегством от страданий, попыткой избавиться от страданий… которых мы на самом деле не избежим никогда? Стремление избежать страданий, возведенное в цель жизни – это само по себе признание их влияния, важности, неизбежности. А можно не уклоняться от страданий, встречать их в лицо и преодолевать. А что есть для мыслящего существа, изучающего свою чувственную сферу, выше того, чтобы преодолеть все виды страданий, подняться над ними?
    Библия — стяжение всех краеугольных вопросов, которые мы только можем испытать в жизни, на все вопрос и ответ, всему пример. Но… каноническая форма христианства — аскетизм. Это как раз попытка преодолеть чувства и желания без их научного изучения. В раннем христианстве нет места физическим, плотским чувствам, и вместе с ними — стремления к здоровью, радости физической силы, радостному приятию жизни. Они "отмечены положительно", они также "осторожно воспеваются", но лишь признаются как тягостная необходимость, от которой не избавиться. И тому есть исходная, «дисциплинарная» причина: нельзя все дозволить, люди не смогут сами себя контролировать. (Представим себе только «уровень бытия» народов — носителей первохристианства – варвара и кочевника нельзя сдержать только лишь увещеванием). Но какой бы причина ни была — факт остается фактом: гармония чувств и желаний в этой религии не найдена. Одинокой куме всё кум на уме. Сколько ни стой на литургии, ни проникайся молитвой, а со временем потянет тебя из храма на улицу, на свежий воздух. Мало человеку — религии, мало — духовности. Мужчина хочет женщины, женщина — мужчины, тому и другой хочется веселья, радости, солнца, вкусной еды, игр, купанья, путешествий… поговорить с кем-нибудь… где это всё в церкви? Церкви необходима строгость, моральные ограничения. А результат этих ограничений — неполнота развития человека как индивидуальности. Только в определенных рамках может он совершенствоваться при христианской идее. (Эти рамки, на мой взгляд, более широки в Православии, нежели в католичестве).
    Костры инквизиции – закономерное следствие отказа христианства от «плоти». Значение физического существования становится вторичным по отношению к душе. Природный организм человека уничтожается. С точки зрения нашего современного взгляда на жизнь – это абсурд. Но вот до чего доходит гордыня мысли – физически уничтожить объект инакомыслия! Это всем нам пример знания без понимания. Имеются подобные примеры и в истории Православия – особенно стоит выделить самосожжения раскольников. Их нельзя относить к простому самоубийству – это логически обоснованное (на тогдашнем уровне сознания) убийство тела во имя духа. Были и «наши» костры, и «наши» репрессии (осада Соловецкого монастыря и проч.) «Не всё так просто».
    Монашество – узаконенная в церкви (и обществе) форма жизни в аскетизме. С.Булгаков говорил о монашестве как идеале христианства. Розанов говорил о монашестве как "людях лунного света" – да и вообще наговорил не на один «костерок». Но… не инквизиторские были времена, конечно, — но Розанова, допускавшего такую ужасную ересь в рассуждениях о церковном аскетизме, не отлучили же от Православной церкви, в отличие от Толстого, этакого правильного и формально целомудренного? Так Розанов рассуждал о плотских чувствах, а Толстой развивал духовную теорию – это ересь разного уровня. (Кстати, на то были причины и политические — Толстой невольно способствовал деструктивным процессам, действиям политических экстремистов). Или еще пример: еретик — это значит – на покаяние в монастырь, на костер, анафема; ну, а распутник подождет до ада, блудница — она и есть блудница, кто без греха, пусть бросит в нее камень. Блаженный Августин перешел к святости, лишь как следует познав сексуальность. После того, как он удовлетворил свой интерес (ну, и достиг определенного возраста, когда сексуальность легче побороть), он изменил свои принципы и стал святым! Аскетизм теоретически развивался христианской церковью, начиная с ее первых основателей (апостолов). Монашество – личный пример иной жизни (иночество; это слово язычника, увидевшего возможность иной, не привычной жизни). Поэтому монашество есть основа христианства – ибо только личным примером можно показать людям возможность иного восприятия, иного идеала жизни. Аскетизм христианства — это его самодисциплина, так же как и в исламе, и в других религиях. Ибо едва человек (в массе своей) отойдет от строгости и будет заниматься поиском удовольствий, то он тут же найдет одним из удовольствий ничего не делать, а другим — отобрать у того, кто что-то делает. Но что же человек без силы, веселья, продолжения рода? Снисходят и церковники, понимают. А уж убийство — ну оно иногда и богоугодно, ежели, к примеру, война за правое дело. Поэтому и — Пересвет с Ослябей, герои-монахи; ну, а более глобальный пример, (как и все более «учрежденчески» развито в католичестве) – это крестовые походы, в том числе и на Русь, и на Константинополь. А чего там, — это в понимании русского человека «епископ» — человек в рясе с лицом праведника, а в средние века это, бывало дело, человек в латах и с лицом представителя рода Медичи.
    Но это как бы шутки, которые, пожалуй, в других устах, ха-ха, и неуместны. Все эти "недостатки" христианства не препятствуют возможности совершенствования личности. Чем больше людей духовных, способных познать цену своим желаниям, тем больше дозволенного христианством? Чем ближе к Богочеловеку? Я лично это не всегда наблюдаю. Пока –  бывает и другое. Но, может быть, это временно? Но, может быть, это только кажется мне?
    Великая трагедия нынешнего падения религиозности в людях, обернувшаяся самыми кровавыми войнами и революциями, людоедскими теориями, воплотившимися в больших и "малых" геноцидах, низведением умов до способности быстро водить пальцемм по экрану смартфона, ориентироваться в ценах на нефть, на фаст-фуд, на коммуникационные устройства и т.п. — заключена в самом христианстве. Противоречия между индивидуальностью человека и ограниченностью христианства, неполнота его для постижения гармонии чувств и мира, — а затем послабления, уступки накопившейся «запертой» чувственности, "вольным" мыслям и идеям, допущенные самим же христианством, обернулись уходом от канонов, принижением нравственных принципов, а затем и — поисками другого, более совершенного (или – приятного?) Бога. Ведь что такое религия вообще?..
    Мы отметили, что стремление к Богу есть выраженное нами стремление к идеалу. В чем же смысл этого стремления, если попытаться определить его словами? Идеал воплощает наши главные желания, желания чувств высших и вместе с тем, взаимосвязанно, — простых; желания понятные и непонятые до конца, и — основные, главные желания всей нашей жизни. Религия объединяет всех, но при этом должна оставлять место для индивидуальности каждого. Наши знания в этом мире необратимо накапливаются, подобно течению времени; совершенствуется разум, и наш идеал тоже совершенствуется. Одно остается прежним — стремление к идеалу. Для первобытного человека главным и единственно понятным в окружающем мире было соприкосновение с дикой природой, и боги его — деревья, животные, реки, огонь. У них просят милости, им приносят жертвы, уподобляя их проявления своим желаниям, у них стараются получить одобрение своих поступков. Вначале эти боги конкретны — этот медведь, этот тигр, этот водопад; затем, по мере развития разума, абстрактны — медведи, тигры, водопады; затем — индивидуальны, они получают свои имена, т.е. отождествляются с личностями. Легко понять, что такое развитие отношения к божеству не случайно и является внешним проявлением внутреннего совершенствования человека. Затем, когда человек глубже познает стихии, постигает их закономерность, происходит обожествление этих стихий (напр. Ярило, Стрибог у славян), или же общей природной, властной над человеком стихией, практически не несущей пока, однако, явных личностных черт (Ваконда, Маниту у индейцев, Молох, Ваал у вавилонян, Зороастр у персов и проч.). С развитием культуры, накоплением знаний как о предметах и силах природы, так и о человеке, о личности, — у языческих богов появляются лица, характеры, чувства — вначале это, естественно, гнев, но почти одновременно — родовое, отцовское, материнское чувство, а затем — радость, любовь, стремление к красоте и творчеству. Боги становятся все более человекоподобными. Появляются боги — "профессионалы", отвечающие за разные виды деятельности — войны, земледелие, скотоводство, торговлю, искусство и проч.; боги — "специалисты" (любовь, гнев, мудрость, справедливость, смерть).  Одни боги, ранее считавшиеся главными, отходят на второй план, уступая свое главенство другим. Чаще всего появляется Бог-начальник, главный над всеми (при этом видна история его возвышения) — Осирис, Ваал, Зевс, Юпитер, И, наконец, в человеческом сознании должны логически соединиться две нити познания — Бога и человека;  и тем сделать более понятным, более близким исходящий свыше и пока не познанный человеком идеал, чувственно приблизить его к обогащенному познанием бытию. И, как в силу законов диалектики, так и в силу традиций, инерции установившегося государственного и общественного порядка — это происходит. Форма религии при этом отстает от содержания. Так, при всем научном и духовном богатстве античной культуры, религия оставалась языческой по сути, и это тормозило развитие душевного, внутренне свойственного христианству — человечного. Даже сами страдания античных героев, как реальных, так и литературных, иногда чувственно "не совпадают", "не стыкуются" с нашим восприятием. "У них" человек внутренне сам по себе, как бы ни к чему не привязан. Для него и жизнь проста, лишить себя (а тем более другого) жизни — плёвое дело; просто во имя, скажем, — чести гражданина, воина. Оскорбить, подчинить другого себе — это традиционно. Не принадлежишь к определенному кругу, роду, сословию — значит, для людей этого круга ты никто. Даже громкое имя великого, известного человека (Антиох, Евпатор, Публий, Гней, Домиций) звучит как надпись на камне. Кто угодно может быть под этим именем; никакой связи с личностью его носившего. Камнем, камнем веет от этих имен.
    Не забудем и о переходных ступенях «совершенствования божества»; о том, как развивается переход от «одного типа бога» к «другому типу» — например, славянский Сварог, переходящий от образа бога неба и небесного огня к богу – главе богов и отцу богов; и подобный же путь претерпел, естественно, образ Зевса-Юпитера. Такие промежуточные ступени имеются в каждой религии каждого народа. А отблески прежних образов всегда имели место во все времена и имеют место теперь. Вот, например, образ Ильи-пророка – продолжение линии огня, отмеченной выше; или же линия материнства, или слияния с природой; или же сама линия Воскресения. Это всё и так вроде бы ясно, и теперь кажется «мелким», «привычным» в свете наших нынешних знаний о религии; но, подумайте, как величественно отражение сознания человека в религии! Сколько чувств, мыслей, надежд, индивидуальных миров лежит в основании и на пути развития религии и культуры, близкой каждому из нас по-своему! Как же можно отказаться от всего этого, пойдя по пути научного рационализма?
    Боги-животные – также промежуточная ступень. Они в пантеизме египтян и в современном индуизме. Естественно – и культ рода, мужского и женского начала; атрибуты фаллоса, йони и лингама – эти остатки прежних верований вплетены повсюду, хотя в современной истории религий это сильно цензурировано. В индуизме и буддизме мы хорошо можем наблюдать атавизмы предыдущих верований. Народный православный календарь – это трансформированные языческие празднования. Некоторые считают их чем-то мистическим, лежащим выше нашего понимания – но это ошибка. Это правила, «бывшие в силе» в другое время, и раньше нашего нынешнего понимания и восприятия – но сейчас это просто устарело, стало не важным по сути. Однако сохранилось в традициях, поскольку неважное не есть ненужное.
    (А в знакомом нам славянском и европейском фольклоре «личностно представленные» животные благополучно прижились в… сказках. Конечно же, не только «у нас», но и у всех народов мира).
    До определенного времени мне представлялась темной, закоснелой, тупиковой вера древних египтян — к счастью, я ошибался. Идея, лежащая в основе этой веры – желание вечной жизни, стремление к ней. (Как, впрочем, и любой религии). Вся земная жизнь египтянина была подготовкой к вечной жизни. Пока еще все управляется богами, главные из которых представляют собой явления природы – день, ночь, время года, рождение и смерть; почти никакой «личной инициативы»; но на основе религии египтян зарождалась новая, более совершенная вера, которая в итоге неизбежно должна была поставить стремление к бессмертию главной целью человека — не абстрактного, но конкретной личности.
    Древнегреческой мысли было чуждо абстрагирование от чувственно или логически воспринимаемого предмета. Тогдашние мыслители не могли бы принять идею о сотворении мира из ничего; первичный апейрон должен был быть изначально. Тем не менее, в их богах очень много человечного. Пожалуй, даже слишком много – боги имеют все наши с вами отрицательные (и так любимые нами) качества. Деятельность богов понятна и примитивна и никак не комментируется создателями мифов, стихотворных произведений, скульпторов; почти не видно личного отношения авторов к богам – героям их произведений (но иногда заметно, как это отношение старательно затушевывается). А проявляется это отношение в первых драматургических произведениях – первых шедеврах светской культуры. Боги гневаются, одаряют, уничтожают, воюют, завидуют друг другу – все эти действия и чувства просты, и в них нет смысла и глубины человеческих отношений – они в те времена еще не были изучены как следует. То же касается и мыслей древних философов – они просты по сути. Это все хорошо для логики, для теории, но что касается развитой духовности – почвы для религии «следующей ступени», то тут пока еще полное дилетантство.
    И никакие технические, научные знания не дадут духовности, человечности. Майя и ацтеки, по-своему знавшие астрономию, вычислившие почти с современной точностью продолжительность годового цикла, — совершали человеческие жертвоприношения своим богам. Свои знания во всем: архитектуре, астрономии, медицине — они возвели в религию, сделали предметом культа. Люди строили тридцатиметровые пирамиды, ориентированные по ходу движения Солнца, в честь великого бога, и на животе его статуи резали людей — вот вам разум без достойной оправы.

        Жертвоприношение в прямом или трансформированном виде, напоминающее именно о человеческой  жертве, жертве жизни, присутствует в любой религии. Что говорит о том, что оно в явном виде было на ранних стадиях этой религии или в "предшествовавшем варианте". Это — состояние человечества в определенный период. И здесь присутвует человеческая, чувственная причина — желание задобрить божество, стихию. Возьми лучшее, а меня пощади, пожалуйста. Лучшее жертвенное животное, чистое, непорочное, а то и жизнь, она же свыше дается. А то и лучшее, что может быть — первенец; то есть — возможно, весь последующий род. Ну, или другого вместо меня — это  логично, и совсем легко понять (и совершить, конечно). Самое ужасное в легенде об Аврааме — не то, что ему предназначено принести в жертву первенца (это для религии. не понимающей ценность человеческой жизни, дело обычное), а в том, что Авраам — старый. Он приности в жертву не только сына, но и надежду, смысл своей жизни.И это потому так важно для последующей религии — христианства, более возвышеного толкования смысла человеческой  жизни — что это непреодолимое противоречие между дохристианскими религиозными правилами и чувством, логикой, человечностью. 

         Не раз отмечено — то, что Исаак Авраамов не был в итоге все-таки принесен в жертву и остался живым, не следует из повествования однозначно. В разных вариантах священного писания этот основополагающий момент христианства толкуется по-разному.

    Индуизм, конфуцианство, буддизм, синтоизм — созерцание мира, единение с природой, обществом, постепенное нахождение себя и своего места в нем. Это тысячелетний опыт медицины, физиологии, психологии — но в нём нет рождения обобщающей идеи. Это лишь как будто гений, устав от долгих путешествий по миру в поисках разъяснения туманных пока догадок, присел отдохнуть на поляне. В этих направлениях мысли — действительно покой, расслабленность, в общем, подготовка сил к чему-то большему. Представляется усталый Ньютон под яблоней, а яблоко уже дозревает. Но пока азиатский Ньютон отдыхает, он не станет трясти яблоню; и пока не получил яблоком по лысине, он дремлет.
    О таком «дозревании яблока» говорят различные гороскопы, календари, Веды, Камасутры и пр. – привычные для нас «статистические» атрибуты восточной культуры. Все это иногда может быть полезным даже сейчас, в наше время. (Не говорю пока о научных знаниях – о них мы будем рассуждать отдельно). Они разнообразят жизнь, заставляют задуматься, сопоставить. Да, это нельзя не уважать. Конечно, при недостаточном образовании, слабом уме, однообразии мыслительной деятельности, серости личности, все это лишь порождает только лишний мусор в голове. Но, читая о том, чем хорош человек, родившийся в год тигра, и чем он отличается от человека, родившегося в год, скажем, змеи, и с кем он совпадает, и какое его дерево, камень и проч., человек задумывается о различиях личности. Начало анализа; уже хорошо. Восточные штучки — шаг к поиску и усилению сознания индивидуальности конкретного человека. И даже такой примитивный пасьянс, вроде как гороскоп + лунный календарь — может оказаться полезным в наше пестрое время, для, скажем, молодого человека лет шестнадцати, еще толком не чувствующего, что он собой представляет. Или занять свободное время девушке… лет тридцати пяти. Главное — не остановиться на этом уровне — уровне лубочных картинок сознания.
    Не без философии здесь уже. Корни и основы логики, рассуждения о жизни и смерти, астрономические наблюдения с их логическим осмыслением, зачатки законов, «золотое правило нравственности» – все это народилось в этот период.
    Я не делаю принципиального различия между буддизмом и индуизмом, хотя приверженцы этих религий меня за это упрекают, призывают изучать, читать… Но к чему мне это изучать детально; я считаю, что понял суть этих религий и не вижу принципиальных различий. Уровень самопознания человечества в них почти одинаков. Одна из них старше, и в ней больше сказочности; другая более приближена к следующей логической стадии развития; но о том, что эти религии «переплетены» между собой, специалисты лучше и больше меня знают – и пусть специализируются дальше. Эти религии не несут ничего принципиально нового на современном этапе самосознания. Они по-своему интересны, их вклад в историю и культуру несомненен, но на этом и остановимся. Что можно еще к этому добавить: буддизм – это индивидуализация индуизма. И, конечно, буддизм стоит принципиально выше — в индуизме больше особенностей племенных и даже анималистских. Характерно мусульманское давление на индуизм — и индуизм его очень боится (мусульманство, помимо всего прочего, разрушает кастовую систему, основу местных традиционных общественных отношений), а буддизм не особенно (буддизм-добрее, и у буддиста нет желания становиться мусульманином).

       При изучении индуизма и буддизма стоит уделять большое внимание влияние европейцев на эти религии и культуру исповедующих их народов. Оно чрезвычайно  значимо, почти на уровне влияния европейцев на религию и цивилизацию американских индейцев. То есть — то, что мы сейчас видим в Индии, Китае и Юго-Восточной Азии — сильно трансформировано европейцами за четыреста-пятьсот лет. Так называемое конфуцианство- это окультуренный европейцами и встроенный в местную мифологию продукт позднейшего времени, созданный под влиянием европейской философии и культуры, и Конфуций — это продукт-аналог Омара Хайяма и Ходжи Насреддина (у этих персонажей есть конкретные создатели, и они известны). На самом деле разнообразные народы  Китая до недавнего времени были анимистами, переходящими на уровень богов-стихий и с большой охотой принимавшие христианских миссионеров. Как выглядели местные верования, примерно можно представить, побывав в Бирме и Таиланде — государствах в ХVII — ХVIII вв. централизованных и достаточно сильных и развитых, в отличие от тогдашнего Китая; Монголия тоже много дает для понимания — Индия до прихода европейцев управлялась "моголами", а Китай — "мань-чжоу". Подумайте, кто это такие и каков был уровень тогдашней культуры и религии.

    Мы немного забежали вперед; вернемся к очередной ступени развития религии. Человек осознает, что деятельность многих и различных богов не обходится без непосредственной связи с ним и его племенем, его окружением. Так или иначе, но боги «относятся» к нему, «обращают внимание». Человек начинает осознавать свое движение во времени – свою судьбу и своего народа. А свой народ для него – это главное, это общая кровь, общие цели и традиции, общий язык, общий чувственный мир. И этот мир управляется Кем-то, подчиняется Чьей-то воле. И хотелось бы, чтобы эта воля была благосклонна к нему самому и его народу, совпадала бы с его желаниями.
    Каковы главенствующие желания человека того времени? Ну, например, сила и величие его племени, господство над окружающими племенами и приобретение за их счет различных материальных благ. Но этого уже недостаточно для человека. Он все более стремиться понять: а я-то кто в этом мире? зачем я?
    Иудаизм ветхозаветный — грозный замысел. Волевое стремление к господству отдельного народа, избранного суровым, грозным Богом – Хозяином всего сущего. Огосударствление народа под Богом. Но вместе с тем и: не желай ближнему своему того, чего не хочешь себе… То есть: прислушайтесь к себе, поищите-ка!
    И вот, созрело и упало яблоко. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Пришло христианство. В христианстве человек — душа мира.
    Так отчего же происходит совершенствование нашего идеала? Только ли благодаря простому накоплению знаний, совершенствованию разума, системе исторической парадигмы, информации, накопленной благодаря опыту поколений? Может быть, благодаря развитию умственных способностей; может быть, чувств? Насчет чувств позвольте возразить; разве только если сравнивать сапиенсов с неандертальцами и другими первобытными видами человека. Насчет исторического времени — не поверю тому, что Евклид, Демокрит, Платон и многие им подобные имели более примитивный по сравнению с нашим мозг, а Будда, Вергилий, Цезарь были менее чувственно развиты по сравнению с нами. Нет, тут дело в другом. Люди гениальные, чувственные, равно как тупицы и хамы, рождались на свет и в исторической древности, как и в наше время. Физически, физиологически разница между людьми античных времен и современными людьми совершенно незначительна, и ее можно игнорировать. Но продвижение культуры, ее разнообразие, новые культурные ценности, в стремлении и смысле которых представляется ориентир нашей духовности — это сильно различает нас с предками. Не будем упоминать о достижениях цивилизации — мы уже говорили о них выше и будем позже. Не хлебом единым жив человек, и не разнообразием видов хлеба.
    Идея, идеал как проект воплощения желания имеет в своей основе чувство, которое нельзя игнорировать. Без чувства нет идеала. Он может быть навязываем извне, но пока он не будет прочувствован, он не сможет быть воспринят «навязываемым».
    Идея-чувство. Так я бы охарактеризовал то, что влечет нас к высшему на жизненном пути; то, чему трудно сопротивляться умом; то, что становится главным для нас, уже не требуя разумного объяснения правильности и духовной целостности нашего пути. Что представляет собой идея-чувство? Это чувственно-мыслительный комплекс, сформировавшийся в человеке как в личности, представляющий собой «сплав» чувств и идеи. Идею-чувство можно представить себе как в личности, так и в группе людей, в обществе. При этом в масштабе группы людей общая идея-чувство – это усреднение, обобщение ее проявлений в каждой личности, составляющей эту группу. Общая идея-чувство в масштабе этой группы может считаться единой, но в действительности представляет собой не более чем усреднение индивидуальных представлений, и в любой момент каждая личность содержит ее по-своему. И в любой момент общая идея-чувство может отразиться во времени, в истории соответственно преобладанию в этот момент личностного выражения любого из людей; любой личности, составляющей эту группу.
    Если бы я был профессиональным философом, то легко мог бы выстроить систему, конструкцию своих рассуждений. Придумал бы новый термин; к примеру, сенсологема. Пошел бы по цепочке от вывода к выводу, от абстракции к абстракции. И… ушел бы от тебя, любезный читатель, в свои сенсологемы. Не в этом цель этой книги. А именно в раскрытии моей идеи-чувства, «на которой» все это и высказывается, едет «ни на чем», но достаточно легко и «от души».
    В идее-чувстве есть составляющая чувственности и составляющая разума. Подобно тому, как при болезни или отклонении от нормы чувственности, внутренне связанной с психологией человека, так и при неверной направленности мысли, завладевшей некоторым количеством людей, идея-чувство может быть враждебной истине, препятствовать ее утверждению, заставляя творить искусственные миры, противные высшим чувствам, духовности. Общая идея-чувство, побудившая людей в фашистской Германии маршировать с факелами, составляя собой фигуру свастики, сходна по направленности с идеей-чувством, заставляющей сумасшедших в массовом психозе метаться по палате. Там — болезнь разума, там — болезнь психики. Нельзя не упомянуть душевное нездоровье основателя идеи — Гитлера; но в ходе овладения идеей-чувством массами людей этот факт отошел на второй план. Да и не всегда моральная болезнь “духовного лидера” масштаба Гитлера, Наполеона (показательно, кстати, упоминаемых в связи с психопатологией) и прочих — явно выражена в текущий момент истории, не всегда о ней догадывается значительное число окружающих. Как правило, это уже потом становится открытием для общества из мемуаров и свидетельств очевидцев. Подавляющее большинство подпавших под власть идеи-чувства не задаются вопросом соответствия направленности комплекса собственных, индивидуальных чувств с идеями своих духовных лидеров. Так захватывает их идея-чувство, что остальные чувства отходят на второй план. Ну, а что касается разума… Он ведь, во-первых, вообще вторичен по отношению к чувствам, а во-вторых, знания, на основе которых базируется разум, — они ведь у основной массы народа невелики…
    Кому, как не нам, россиянам, известны идеи-чувства во всей их полноте, развитии, воплощении!..
    При неустроенности внутреннего мира человека, его чувственности и психологии, идея-чувство не оформлена, не ощущается человеком в полноте. И для постижения человеком, личностью идеи-чувства в себе, необходимо целенаправленное воспитание как разума, так и чувственности.

    Христианская культура приемлет и объемлет остальные. Современное всеобщее и всеподавляющее безбожие не так безнадежно, как кажется. С одной стороны, уже собственно христианской культуры как таковой и нет,  и то, что именно она есть основа современной общемировой культуры, современные люди мало понимают. Но, с другой стороны, нельзя сказать и о полном отсутствии религиозной и христианской культуры; — есть тот "культурный винегрет", в который мы порубили и смешали и индуистские веды, и конфуцианство, и ушу с каратэ, и классическую музыку, и джаз, и рэп, и романскую архитектуру, и живопись Возрождения, и авангардизм, — и всё проявляем в себе, и всем интересуемся, и всё дополняем. Они все, ассимилированные, где теперь? А мы даже папуасскими обычаями интересуемся. Уйдут в города папуасы, станут «как все мы», и не будет их в природе, а какой-нибудь полудохленький, полукомпьютерный композитор сочинит песню про папуасов, положив слова на какую-то псевдопапуасскую мелодию. И она так или иначе станет частью нынешней нашей культуры. Значит, либо идеал христианской культуры совпадает со стремлением чувств, лежащих в основе многих религий, либо включает в себя многообразие основных идей других религий.
    (Существует даже голливудский фильм о том, как современный белый человек набирался мудрости жизни у папуасов. Кажется, в итоге для того, чтобы, как обычно у американцев, "замочить" всю неправильную нечисть вокруг себя).
    Не так уж непреодолимо безбожие, заполонившее все и вся вокруг. Само по себе оно не так страшно; страшны силы, его культивирующие. Но при всей распущенности, всей власти денег и отдельных личностей, не имеющих права называться честными, порядочными людьми, — в масс-культуре как общем и в ее подразделах — нет перевеса дьявольского, враждебного человеческой сути; нет перевеса над идеями христианства. Даже заигрывания с дьявольским, несмотря на то, что они всегда трагичны для личности – не несут в себе принципиальной угрозы общей направленности. Можем впитать и еще, и растворим, и преобразуем, и обратим в нужную сторону, и в очередной раз победим, как не раз уже побеждалось. И если, Бог даст, осуществится смысл христианской идеи — а он, конечно, будет совсем не таким, каким мы его, ничтоже сумняшеся, представляем; то просто — всё будет хорошо, всё будет достойно, и всё то, что мы наблюдаем сейчас, нужно воспринимать без страха, тоски и истерик. И делать должное. И только быть честными перед самими собой. Перед своими чувствами, — Богом основанным механизмом ощущения себя в этой системе.
    Не то в других религиях. Не могут они впитать в себя инородные им культуры, идеи, другие порождения ума. Они "загибаются", а не трансформируются. Единственный способ сохранения этих религий — консервация внутри себя, установление незыблемых традиций и строгой моральной дисциплины. Таковы, к примеру, индуистские культы, ислам.
    Удивляет своей историей ислам. После Христа, ислам повернул обратно, от Богочеловека к единственному, всесильному, но "инородному" для людей Богу. Собственно говоря, даже иудаизм «пропущен вперед» мусульманством («Элоах’а» (Аллаха?) у иудеев замещает куда более «гуманный» Иегова). Ислам как бы испугался возможности пути к Богочеловеку, испугался творчества, полагающего этот путь. «Широк человек – я бы сузил». Вот вам и сужение. Он остался в узких рамках свода моральных законов. Надо отдать должное, ислам взял "организационные" догмы из ветхозаветной религии и усовершенствовал их до «кодекса». Сам мусульманский образ жизни находится в узких пределах своих традиций. И люди, преданные исламу, не смеют высовываться за эти традиции. Наказание «мучительно и неизбежно». Эта религия не случайно, как никакая другая, строга к человеческим чувствам, к человеческому естеству. Каноническая жизнь мусульманина приравнена практически к монашеской в христианстве, за исключением брака, ведь нужно продолжать род (отсюда полигамия,  детей у мусульманина — изначально кочевника, воина, должно быть много). А чувственные удовольствия будут потом. После жизни. Извините, уважаемые мусульмане (уважаемые за силу религиозного самоотречения), но это обман. Это как пучок сена на длинной палке перед ишаком, везущим арбу с хозяином. Хозяином здесь можно считать исламское государство, государство покорности, ради которого и создан, — искусственно, человеческой волей, ислам. Эта религия, пожалуй, самая "государственная" в мире, но самая в нем и бесчеловечная, низводящая индивидуальность к покорности неизменному данному свыше порядку бытия.
    Ислам – уничтожение свободы мысли. Он «убрал» не одну культуру. Разрушение вавилонской и египетской культуры осуществлено не варварами, а воинами Аллаха. В отличие от разоренной «тысячью языков» Европы, Вавилон и Египет не поднялись из праха. Этот путь ислама продолжается и поныне. Выдающееся событие начала двадцать первого века новой эры – уничтожение мусульманами памятников культуры, простоявших, как считается, больше трех тысяч лет. Особенно страдают изображения человека, ненавидимые исламом, и это символично. Человек — ничтожество. Это символ культурной деятельности мусульманства.
    Теракты, совершенные мусульманами, заняли «почетные» места среди исторических памятников жестокости. Не ислам изобрел терроризм, но как охотно и масштабно он принял его на вооружение!
    Положение женщины в исламской религии заставляет прийти к выводу, что и с духовностью, и с реальным представлением о человеческой сущности тут совсем туго. Конечно, и среди некоторых христиан до сих пор – «курица не птица»; но это все смешки, конечно. А у мусульман неравенство полов — это один из принципов жизни общества. Общества, находящемся на другом цивилизационном уровне.
    Некоторые историки считают: Мохаммед, основатель ислама, был знаком только с той ветвью христианства, которая не отошла от иудаизма в полной мере — иудео-христианством. Центр ее, основанный апостолом Петром, находился в Антиохии, а основные принципы и обряды христианства еще были скорее символическими, чем душевно живыми; трудно было перейти к новому без остатка старого. И еще — возможно, основы этой церкви, заложенные ее руководством во главе с Петром, еще были консервативны относительно доступности христианства для всех народов. Христианство считалось принесенным лишь заблудшим детям Израилевым. Сохранялись связи с фарисейскими общинами, держались традиции семьи и морали. А раз так, то у такой личности, как Мохаммед, были "все основания" основать свою религию; та религия его не убедила, она вся несла отпечаток традиций и замыслов  иного народа. Не то в Европе, где в полной мере осуществилось пророчество: "перед Богом несть ни эллина, ни иудея", и где апостол Павел с учениками начал рассаживать семена христианства среди всех народов в равной мере.
    В оправдание ислама говорит расцвет искусства и науки в период арабского господства (период раннего мусульманства. И при этом еще нужно учесть, откуда изначально взяты эти достижения – вряд ли из собственно арабской культуры, а скорее из вавилоно-персидской). Принято утверждать, что после разрушения римской империи варварами наука, культура, философия попали в средневековую Европу кружным путем – через арабскую Испанию. В той или иной мере это обосновано. Кроме того, полезно помнить, что Православие и мусульманство уживаются бок о бок друг с другом довольно мирно. Ислам очень консервативен в отношении своих канонов, но при ослаблении их власти достаточно податлив и «сговорчив». Пример тому – Турция, Тунис, нынешний Египет – достаточно светские и динамичные государства.

       У ислама есть и еще одно преимущество перед "соседями". Почему ислам завоевал господствующие позиции не только на тех территориях, которые он подчинил своему влиянию и на которых образовал государства — но и, к примеру, в Индии? В исламе перед Всевышним люди уравнены. Человек — ничто перед высшей сущностью, но при этом ничтожества равны между собой. И когда воины Аллаха подчиняли какую-либо территорию, то они разрушали родовые социальные структуры, существовавшие много лет и веков подряд — и рядовые граждане, не имевшие до этого шансов подняться выше по социальной лестнице, становились равными своим бывшим потомственным хозяевам.
    Буддизм, хотя и имеет самоуглубление в своей основе — это полный отказ от истинного самопознания. Это только тот, кто родился христианином, может мистифицировать буддизм, восхищаться его мнимыми тайнами. Ничего в нем нет, кроме блеска золотых статуй Будды. Этот-то блеск и чудно звучащие слова и названия привлекают наших доморощенных буддистов, подобных тем птицам, которые падки на блестящие ложечки, и тем птицам, которые стараются бездумно повторить услышанное слово. Вы слышали красивое слово "медитация" и думаете, что медитирующий углубляется в какой-то мистический, сверхразумный мир, недоступный простому разуму. Да ничего подобного. Не мерьте все на свой аршин, не ищите жемчуг среди овса, не ждите от других того, что свойственно вам. Он просто отключил часть своего разума и чувств, т.е., извините, стал на время сродни дебилу. Что толку в том, что он погружается в чувства, если он не ищет направленности их устремлений? Ну, как же, – даос, нирвана. (Хорошие слова, звучные; буддизм многих привлек одним звучанием). Но это же просто высокопоставленная лень!
    Кстати, о потере смысла при неоднократном повторении. Это явление всем известно, и все в детстве экспериментировали, многократно повторяя любое слово до тех пор, пока его смысл не уходил совершенно. (Как жаль, что сейчас это мне почти недоступно, поскольку с возрастом добавляются знания, и все больше слов становится понятиями). При монотонном повторении смысл слова уходит из "оперативной" памяти в "архивную", подобно тому, как это происходит в компьютере — каждый из нас запросто может попрактиковаться, ощущая, как извлекается из "архивов памяти" нужное и мы начинаем его обдумывать. Проходит время, и из нашей "оперативной" памяти стираются лица, люди, мысли, события; и внезапно оживают под влиянием какой- либо потребности или другого импульса — тоже чувства, наверное. А какая-то часть "архивов" находится и в "неосознанной памяти». При этом и оперативная и архивная память имеют ограниченный объем, и первая несравнимо меньший. Механизм памяти так или иначе имеет чисто физиологическое строение; это хорошо проявляется при утрате отдельных участков памяти, например, у лабораторных собак и крыс; это любят описывать в художественных произведениях —  Будулай, Шварценеггер, к примеру. Шерлок Холмс, поскольку не знал компьютера, отзывался о памяти как о чердаке, который можно набить всяким хламом, а можно действительно ценными вещами. Так вот, смысл слова, возможно, уходит из оперативной памяти в архивную, когда слово "долдонится", потому что благодаря дару любознательности, постоянной потребности изучения и поиска, обобщения и действия — наш разум не стоит на месте, он начинает интересоваться построением слова, ритмом, музыкальностью, сравнением этого слова с другими… в общем, чем угодно; а за ненадобностью в данный момент смысла "сбрасывает" его в архивную память и освобождает оперативную, нужную для «работы» других мыслей. (В этот момент вам в «оперативку» могут скинуть что-нибудь возбуждающее, эпатирующее – и вы это можете воспринять, забыв об истинном смысле). Всем этим те из нас, кто постарше, вполне насладились в коммунистический период.

       Значительное количество сюрреалистического мусора отложилось в те годы в моей оперативной и архивной памяти вместо той информации, которую я хотел бы получить. И уже не уходит оттуда, потому что всё это связано с моей личной жизнью, с другими моими мыслями. Не могу сказать, что это плохо — но я хотел бы другого. Я мог бы стать хорошим професссиональным писателем или философом — но для этого нужно было получить соответствующие знания и квалификацию в соответствующее время. А из меня делали строителя фиктивного общества, не объясняли закономерностей общества реального, реальной истории — и потом пришлось затратить многие годы на упорядочение и переформатирование знаний. Это произошло с миллионами советских людей, значительное количество их памяти и мыслительной энергии ушло на это практически впустую, за исключением полученного опыта пребывания в условиях лживой идеологии, религиозно-сектантской. Все это создало и создает проблемы нашего взаимодействия с современным миром.

        Кстати, совет всем, совет номер один: друзья, не перегружайте вашу оперативную и архивную память ненужной вам информацией! Даже при чтении этой, так сказать, книги. Мне думается, проблема гениальности и помешательства связана с попытками перегрузки этих двух видов памяти и нарушения механизма их взаимодействия.
    В девяностые годы я ознакомился с  книжкой одного псевдоученого, выходца из Горного института. Был он явно ненормальным человеком, ни более ни менее. Однажды начав изучать прикладную науку информатику, он стал выстраивать собственную теорию ее развития, и как раз от объема-то информации, видимо, и "съехал". Но написал и издал книгу, и — "третье издание, исправленное и дополненное", и были рецензии и рецензенты. Суть книги напомнила мне мультфильм конца 50-х, про кукурузу, которая нам и уголь заменяет, и хлеб, и пароходы, и все сущее – так вот, это, оказывается, может заменить и информатика. Там был даже и — "информациологический" анализ Библии. Были новые физические единицы — горбаграмм, редкосекунда, федуметр, пучковатт (это он их придумывал в честь конкретных людей, ему известных). Был бы этот человек здоровым — можно было бы сказать, что он сделал своим богом информацию. Но тут все, видимо, проще. Явный и, увы, необратимый перегруз этой самой информацией собственных умственных способностей. Вот она, опасность-то, избегайте ее, друзья! Не забывайте радостей телесных; да и не пора ли, кстати, сходить на кухню, выпить чайку с бутербродиком?
    Вот, постоянное повторение определенных молитв, фраз, заклинаний, входящих в определенные ритуалы многих религий, и имеет целью вытеснение смысла из сознания, отвлечение от истинных мыслей и чувств. Под это дело можно акцентировать влияние "нужных" мыслей и чувств; либо акцентируют извне, либо сам ты, получив определенную духовную направленность, развиваешь их в себе, заглушив остальное. (Вспомним радикальных революционеров и вообще радикалов всех сортов). Тот же смысл и в медитации.
    Ну, помедитировали, теперь вернемся к реальной жизни. Что теперь буддист скажет вам интересного? Что-нибудь скажет, конечно – но для этого ему прийдется-таки вернуться к дару реальной речи и разума, напрячь-таки естественные свои способности, и сказать что-нибудь о великой маслянистости великого масла мира. Буддисты считают духовное страдание злом, а это изначальное абстрагирование от причин страдания, неприятие их для себя. Для христианина духовное страдание — это поиск себя. Буддист себя давно уже "легко себя нашел". Как вот, к примеру, избавить себя от страдания сознавать неизбежную смерть? Да очень просто: поставить аксиомой отсутствие смерти. Как избавиться от неприятия окружающими твоей индивидуальности? Точно таким же способом: постулировать отсутствие индивидуальности, а все ее проявления считать нездоровыми явлениями. Какая тут, к черту, индивидуальность: ты умрешь, а потом родишься мышью. Ты был вороной, сейчас ты человек, а потом будешь мышью. И всё тут. Из-за кого или чего твои страдания? Кто или что их источник, причина? Да никто. Расслабься, успокойся, не думай об этом. Конечно, легче искать таким вот образом пути ухода от любого страдания. Ушел в медитацию; "все ушли в медитацию, никого нет дома".
    Искать и выбирать пути к приятному — это значит быть лентяем. Искать способы приведения духа к приятному состоянию — значит быть лентяем духа. Стремиться к покою, нирване — значит быть лентяем в чувственности. Ошибка часто бывает в самом нашем понимании «нирваны» — в нашем нынешнем состоянии никакой нирваны быть не может; имея наши желания и наши мысли, мы не прийдем к нирване. Если представлять нирвану высшим состоянием человека, совершенством чувства и мысли (что, вероятно, имеется в виду теоретиками буддизма) – то ради этого совершенства нужно «работать» на протяжении неизмеримо долгого времени. А «работая» «тем, что имеем», «нашими» чувствами — приходим к медитации – чувственной экзальтации путем отстранения от реальности. Пытаемся летать, не имея крыльев. (А можно летать принципиально иным способом, и современные люди добились этого в реальности).
    (Все это сказано весьма критически, с позиции аналитической, а не человеческой. Упрекать верящих Проснувшемуся "за то, что они не мы" я не вправе. Будь я буддистом, я бы, наверное, нашел подобные слова, адресованные христианину; да я и так знаю, что сказать. Просто у нас разные цели жизни. Мой образ мысли — христианский, я эту религию лучше знаю и ощущаю, и ставлю выше других. Да хотя бы и войн на моей христианской истории несравнимо больше; вот и упрекай тут буддистов)…
    У буддизма есть несомненное достоинство, за которое его можно в определенном смысле поставить выше всех других религий: буддизм «спокоен», адогматичен, не противоборствует другим религиям, имеет потенцию признания другой, более «убедительной» теории существования. (В результате этого буддистских государств нет и в будущем не ожидается). Скажу осторожно — европейский стиль управления так или иначе взят за основу на всех "буддистских" территориях. Сам буддизм, весьма, кстати, неоднородный, идеологизирован и оформлен при участии европейских социологов (возможно, поэтому он такой и мирный, кстати — там ограничитель заложили). Буддизм имеет ориентиром высшее существо, высшие сферы совершенства. «Слияние с Буддой» (достигшим этого совершенства) – достойным образом обозначенная цель. Путь к нирване, путь к осуществлению всех желаний есть путь к абсолюту. У буддизма и христианства нет противоречия в цели – противоречия в методах достижения той же самой цели. Почему буддизм столь толерантен и привлекателен для европейцев? Потому, что бог буддистов — это тоже полу-человек, это, можно, сказать, тот самый человекобог, о котором рассуждали русские религиозные мыслители; альтернатива Богочеловеку — только здесь другая степень божественности, и подход с другой стороны — здесь другой уровень познания и самопознания. И то, что буддизм столь разный в разных странах — это потому что он, в его нынешнем виде, объединен и окультурен — европейцами. Европейцы давно контролируют всю политику Азии и ее духовное руководство, но у них не всегда получается мирно и предсказуемо. Иногда выходит благообразный далай-лама, иногда сын солнца, император воинственного островного племенного государства, а иногда — Сунь Ятсен, Пол Пот, Хомейни унд зо вайтер. 
    Медитация — попытка исключения "ненужных для теории" чувств. А в христианстве подобного исключения нет. (Оговорюсь и подчеркну — в чисто теоретическом, идеальном христианстве). Да, есть ограничение чувств и желаний, но только с позиции неизбежного зла для человека, следующего за потаканием этим чувствам, да и то нету полного запрета на них. Ограничение полагается действиям, а не желаниям. Не навязывается отказ от желаний, — наоборот, их нужно знать и противодействовать тем из них, которые несут зло для личности. Пример-подтверждение тому — стимуляция чувств и переход к высвобождению желаний в чувственных сектах, в том числе и в сфере влияния Православия — там, где к чувствам, хотя и имея в виду высшие, относятся "с большим вниманием". "Радения" "хлыстов", да и "многоласие" — это анти-медитация. Посколько Православие молодо — при нем такие секты проявляются; в более "пожилом" католичестве всё это давно ликвидировано  — или же "окультурено", как мы можем наблюдать подобные вещи в латиноамериканских вариантах христианства. Но там "всё было". У протестантов, масонов и коммунистов (а это всё — религии) сектантство повсюду.
    Христианство уже в отношении "признания" индивидуальной чувственности полнее других религий. Потому оно и может объять их культурные ценности, готово их «принять с оговорками». Христианство сосредоточено вокруг человека, а не враждебных ему стихий, иных существ и законов.
    (Однако и ислам, со своим «обратным ходом» от христианства, в свое время достаточно быстро завоевал свое место на бывших территориях язычества и буддизма – и не только военной силой. Значительная часть Африки, юго-восточная Азия, островные народы Индийского и Тихого океанов сменили свои верования на «силу организующую» – она преодолела языческие культы, и не случайно – пришло время, и с ним новые, преобладающие идеи. Главное достоинство мусульманства — уравнивание людей перед высшим и вследствие этого ликвидация кастового неравенства).
    У христианства есть соперник – изначальный и постоянный. Он достаточно влиятелен, и силен своей неявностью, рассредоточенностью, опытом традиции. Его трудно однозначно охарактеризовать как иудаизм, потому что он уже сейчас, под влияниям безбожия и "интернационализма", как бы внерелигиозен; или же как "еврейство", потому что не всякий еврей сознательно содействует ему (точнее, противоборствует христианству). Семитский дух юдаизма, своим повсеместным присутствием, своей рассеянностью по Земле, — имеет свои проявления, и они для развития христианства, в общем, не безобидны. Я не собираюсь оправдываться по поводу своей неприязни к этим проявлениям. Не случайно юдаизм часто проникает на "ключевые позиции" государства, "прогресса", "цивилизации", искусства — он туда стремится как соперник христианства, которому уступил свое место на пути религии к Человеку. Определенная историческая ступень совершенствования общества предусматривает возвышение культа торговли. (посмотрите на среднеазиатские и семитские народы, а у индийцев каста торговцев переросла в касту управленцев, менеджеров). Каста торговцев очень часто бывает национальной — евреи и есть такая каста. Так вот, юдаизм, перешедший из стадии национальной церкви в интернациональную – наиболее развитое воплощение культа торговли, замещение духовности торговлей и накоплением материального. Это как раз то, чем мы подменяем духовные приоритеты в общении между людьми, то, где мы отступаем от христианства. Но юдаизму не видать первенства, так как он изначально находится в роли догоняющего, и смирился с этой ролью. И он, с идеологического момента предания Христа, не просто соперничает, а "висит на хвосте" христианства. Он слабее, ибо не постиг Человека в его стремлении к Богу. Он борется с последствиями христианства, а иногда уже с «постхристианством». Ну что ж, завоюйте все деньги мира, всю власть в мире — разве этого достаточно для того, чтобы занять в человеческой душе место ее идеала? Раз этот идеал вами не принят и отвергнут, то чем собираетесь его заместить? Торговля вещами и накопление вещей – это не стимул прогресса всего человечества, это цель отдельно взятого человека, семьи, максимум племени. Вот, племя — и есть максимум. Юдаизм — это религия евреев, для евреев и только евреев — Богоизбранного народа. И другие народы не обмануть, как бы не пытались замалчивать и профанировать национальное чувство — эта религия не привьется подсознательно. Паразитировать на христианстве — это удачней. Глядишь, и переделали кой-чего «в свою пользу». В современном мире еще удачней. Атеистическое общество, в котором люди тем не мене тянутся к религии, многое принимает и многое не понимает. Придумали хорошее название – к примеру, "Церковь Христа", профинансировали "культмассовое мероприятие", и, глядишь, молодежь повалила. Найдем шустрилу со смазливым лицом, нарядим проповедником, и главное — повторять и повторять на все лады догмы, заповеди христианства, долдонить до тех пор, пока не уйдет смысл. Но это уже и не юдаизм, и не христианство – это разрушение без созидания, профанация. Просто кто-то на этом наживается, вот и всё.

        Вообще, новообразованные церкви, секты, проповедники, выбивающие из христианства его смысл — вызывают чувства, сходные с желанием помыться. Неприятно. Они не сильны; их время – несколько десятков лет, и в последнее время счет пошел на годы — "обрабатываемые" люди сейчас быстро понимают смысл "дела". Но они тем сильнее, чем больше и пестрее поток информации, который наши чувства и разум обработать не в состоянии. Нам некогда задумываться над словами  проповедников, выяснять и выявлять смысл их фраз и поведения, некогда разъяснять нашим детям, некогда учить их — мы заняты переработкой информации. Мы боремся с нею, и не всегда побеждаем. Скажем по-книжному: «имя вам легион» — но сможем ли мы научить наших детей распознавать за легионами их "хозяина"? И жалко оболваненных людей, во всю свою жизнь не нашедших свой путь к вере, получивших вместо веры даже не религию, а религиозный суррогат. Здесь нет никакой философии, всегда сопровождающей серьезную религию с ее интеллектуальным базисом, накопленным мыслителями за многие годы существования религиозного учения. Жалко. Жизнь человека кем-то использована.

    Овладев распределением информации, человек получает возможность малыми средствами управлять большими делами и величинами при неизменной своей собственной сущности. Не надо много думать, чтобы почувствовать, чем это может обернуться. (И все чаще и чаще оборачивается). Мы не хозяева нашего мира, а возомнили себя хозяевами. Дети, не послушавшиеся родителей, взяли в руки спички.

    Религия как "организованное" стремление к идеалу — является основой культуры, но юдаизм со своим идеалом не может укреплять и дополнять нашу христианскую культуру. Он уже все сказал, его время прошло. Мусульманство – иногда может. Оно не «едет на хвосте», потому что избрало свой путь. Его культура явно выражена, и имеет свое собственное лицо — и видно, что наши культуры не являются прямыми родственниками. Они явно различны по духу и устремлению. Они могут "осматривать" друг друга со стороны, спорить, соперничать, заимствовать, подражать, сравнивать. Хотя бы своим отрицанием ислама как образа жизни, духовности — мы уже утверждаемся. В споре, как известно, рождается истина. У юдаизма в культуре нет своего лица; собственно культура современного еврейства заимствуется у народов, в которых оно развивается. – Не с чем спорить. Не единожды утверждалось мнение о том, что у евреев прямой, аналитический ум, не способный к творчеству; правильно, а как он может творить в чужой ему по духу среде? Но — благодаря тому же прямому, твердому семитскому духу он — исполнитель, упорный и несгибаемый, уверенный в своей правоте. С этой уверенностью деятели революции еврейского происхождения принимали решения о судьбах народа, государства, церкви, так же, как в наше время незыблема эта уверенность в пользе и обязательности для "российской" культуры веселеньких шлягеров современных еврейских композиторов, кинорежиссеров, писателей, «продюсеров»… имя им легион. А уж что говорить о "композиторах" рангом повыше, политиках, социологах? Кстати, и модная профессия социолога во всем мире достаточно однонациональна, частично благодаря «подбору кадров», а частично — благодаря той же уверенности. Как насчет министров российской культуры? Упорство еврея и отсутствие сомнений в правоте своих действий, полученные от предков в наследство, а также поддержка глобальных и локальных еврейских коллективов позволяет достичь определенных высот в карьере, а лоббирование в средствах информации "переводит стрелки" естественного недовольства окружающих, искажая действительность и ставя людей в неудобное положение, взывая к их благородным чувствам. Поддерживать родственную душу — естественно; я прекрасно понимаю еврея, стремящегося помочь человеку родственного мировосприятия; я и сам поступал и буду поступать подобным образом; но лицемерить — нехорошо. Игнорировать факты и мнение окружающих — нехорошо.

       Стоит ли оговаривать, что "не всяк еврей вреден" для культуры? Но любой умный человек и так это понимает, а остальные — ну что ж; приму от вас ярлык «антисемитизма» как должное; слава Богу, не я один принимал. Я против не евреев в культуре и истории, а против юдаизма в культуре и христианской истории.

       А чувственная неприязнь к представителю иного племени — конечно, это атавизм, но она естественна и относится не только к евреям; и вот поэтому отдельное определение "антисемитизма" с переходом в идеологизацию и есть диагноз идеологизированного еврейского национализма. Именно потому и существует идеология антисемитизма, поддерживаемая изнутри еврейства, поскольку есть религия иудаизма. Я такое определение антисемитизма слышал: антисемит — это тот, кто «не любит евреев». Вот загнули! люби вот их – ни больше ни меньше. Ну, а каким образом мне их любить-то? Я не люблю юдаизм по сути его – вот это точно. И свою нелюбовь расписал выше. (И ниже, кстати). А с этим евреев, отдельно от всех остальных, не полюбишь.
    Можно обратить внимание на то, что в религии, сходной с ветхозаветным иудаизмом, «параллельной» ему по времени – зороастризме, тоже есть главный Бог – но он не совсем «Хозяин», а он основа всего доброго в борьбе со злом – Ормузд в борьбе с Ариманом. Он изображался в виде человека, сидящего на крыльях (именно – не с крыльями, а сидящий на крыльях). Некоторые считают, что и та и другая религия – отражение в памяти народов «схождения» высшего разума (например, космонавта в современном представлении). Так или иначе, если «схождение разума» каким-либо образом произошло, то существует различная интерпретация одного и того же события: арийцы представляют данный свыше разум в виде человекоподобного существа, несущего добро, семиты же – высшего над человеком существа, давшего людям заповеди, требующего беспрекословного повиновения и карающего за неисполнение. Эта разница не случайна, и она принципиальна; это – разное представление отношения Бога к человеку (даже так: Бога и человека). И кто знает, правильна ли точка зрения, что христианство вышло из иудаизма; в зороастризме уже присутствуют духи, подобные «нашим» ангелам – вестникам, хранителям. Зло в христианстве тоже «персонифицировано», известно, в чьем образе; в иудаизме же зло не акцентируется «в объекте». (Это естественно — в иудаизме сам Бог наказывает свой народ различными карами, и это трудно считать добром, а в христианстве Бог нас спасает, а зло – от лукавого, и мы его получаем Божьим попущением, но не наказанием).
    Что ж, раз еврей находится в чужеродной духовной среде, то не может он принести пользу культуре своей страны, своей новой родины, гармонично дополнить и развить ее, насколько это ему по силам? Да может; конечно, может, и на самом деле приносит, и развивает, но для этого он должен чувствовать ее своей не только территориально, но как место своего рождения и отцовской могилы; ощутить духовно, как свою Родину, как свое единство с духом ее народа, природой, свое Богопричастие к этой стране. И, если он считает себя принадлежащим к культуре и истории данного народа — мало почувствовать себя принадлежащим к этому народу; необходимо, чтобы и народ почувствовал его принадлежащим, и нет для любого инородца, желающего принадлежать к выбранной им новой родине, другого истинного пути. Если человек убедился лишь в своем ощущении себя "своим", то это свидетельствует только о том, что он может теперь убежденно творить среди "своих", а что он творит — одному Богу (его Богу) известно. И, если он не задался целью быть понятым "своим" народом, а ограничился лишь собственным восприятием, то тут уж точно "покуда погром не грянет, Абрам не перекрестится". Приведу здесь воспоминание И.Глазунова, которого Э.Неизвестный спросил: может ли еврей быть русским художником? Глазунов ответил: да, но для этого нужно любить Россию (разговор состоялся в начале 60-х). Неизвестный стал признанным скульптором, но достиг ли он равенства, например, с Левитаном в русской культуре? Ответ очевиден. Нельзя, думаю, однозначно и категорично осуждать с позиции чувств и морали сионизм, хасидизм и прочие явления, выросшие из юдаизма или сформировавшихся на его почве. Но необходимо противодействовать им и держать в определенных рамках, не допускать проникновения в нашу культуру и религию. Мы просто стремимся к разным идеалам. Если еврей поборол в себе стремление к идеалу юдаизма, заложенное в нем исторически, традиционно; наконец, все-таки, генетически, как считают некоторые  ученые, — и развил в себе стремление к христианскому идеалу — да ради Бога! чему тут можно противодействовать и в чем сомневаться? И пусть он простит всех, творящих ему неприязнь — к тем, кто противодействует его творчеству в этой жизни, его индивидуальности, примешиваются те, кто не признает его "своим" из-за предубеждений, связанных с его национальностью. Этого не избежать "чужаку", тут его доля, его крест.
    Гений же, какого бы он происхождения ни был, универсален, и в культуре он вненационален, его дарование выше его национальных задатков, оно их превосходит и поглощает, как вообще духовное превосходит и затмевает физиологическое на соответственном нравственном уровне. Гений одарен прежде всего человечностью, а не талантом. Именно поэтому гений и злодейство несовместимы, и не может полководец, революционер, политик быть гением. Могут быть гениальные полководцы, гениальные летчики, гениальные милиционеры, рыбаки, шахматисты; гениальные предатели, наконец – но это все относится к слову "гениальность", а не к понятию — гений. Талант гения заключается в том, что он одаряет человечностью окружающих, раскрывает для них ее новые стороны, добавляет новое в их душевное восприятие мира. Он полон богатством чувств, и там, где для нас дерево, для него — лес деревьев. И он старается показать нам лес, и даже если мы близоруки и не видим леса, мы верим ему. Я читал о человеке, у которого был такой слух, что он разделял каждую ноту октавы на шестнадцать частей. Представляете себе богатство слуха: "соль и одна шестнадцатая"!… А тут не то что "соль", тут бы верхнее "до" с нижним не перепутать… ну, шучу, погодите ужасаться бездари, у меня тоже есть слух… какой-то. Восприятие мира гением подобно восприятию тональности звука этим человеком. И мы, обычные, "средние" люди, доверяем гению, как доверяет музыке Моцарта, Баха, Вивальди человек со слухом типа моего.
    Ломброзо прямо и неоднократно относил Моцарта к сумасшедшим, людям к ненормальной психикой. Не соглашусь с этим и позволю предположить, что пока человек способен контролировать проявления своих чувств, отдавать себе отчет в них, он может считаться нормальным человеком. Можно говорить, что Моцарт был человек со странностями. Я тоже человек со странностями. Каждый человек имеет свои странности. Но если человек обладает самоиронией, то, по-моему, он в общем адекватен. Моцарт обладал самоиронией в достатке, не знаю уж, как насчет Ломброзо. Но это уже придирки…
    Что создан Израиль – это хорошо; вот мы смотрим, как там юдаизм окультуривается; а вне Израиля – да тоже пусть живет себе – ну есть он и есть. В Израиле еврей являет себя добросовестным хозяином, строителем, земледельцем, представителем современного либерального общества. Руки у него есть, оказывается, и не только для перелистывания Талмуда. Мы же — христиане, и уживемся со всеми людьми. Где мы теряем свое христианство, там может побеждать юдаизм, занимая образовавшийся вакуум. Что русский или немец потерял, то еврей подберет и продаст ему обратно. Ну так не надо терять! Развивай свою индивидуальность, — ищи своё, другими словами говоря; и тебе никто не навяжет ненужных идей и мыслей; узнавай самого себя, и никто не поселит в тебе чужого; изучай своё, и никто не обманет тебя чужим. Знай религию, веру — "и познаешь Бога истинного".
    …И не надо попрекать Левитана. Были мысли такие, что, мол, не нашлось в его картинах места русскому человеку. Ну, а что, наша природа русская – это не Русь, не часть русского человека? Да он, может быть, сознательно его не рисовал, не зная, как. А рисовал то, что мог. И мне лично – по душе. И «Над вечным покоем» – это мой покой, и за душу мою – покой. Нестеров, Репин, Кустодиев могли – и рисовали человека. Айвазовский, Шишкин — не рисовали. (А что, показывать его так, как Некрасов, Щедрин (а и Толстой, бывало) – лучше? Но в литературе все сложнее, чем в живописи – восприятие слова гораздо сложней и многограннее, чем восприятие зрительного образа).
    «Эх, Левитан, молодец. Не только ни единой синагоги не нарисовал, но даже Иерусалима. Хитрый.» — Не хотел он синагоги рисовать, вот в чем дело-то. Рисовал церкви наши.

    В чем же смысл нашего стремления к идеалу? Вот мы все говорим — идеал, идеал… То есть, вернемся "к нашим баранам", почему наши чувства стремятся к идеалу? Да это просто: идеал есть объект стремления наших духовных чувств.
    И есть высокие идеалы и не столь высокие. Уровень идеала зависит от степени развития духовных чувств, духовности в человеке. Но это опять же обобщение; вспомним, и всегда будем помнить о неразрывности чувственного комплекса. И за духовностью тянется все остальное. Первобытный идеал — быть составной частью природы-матери. Язычество — те же силы природы, подразделенные и более познанные, постепенно связываемые с личностью. Иудаизм — богоизбранный народ-победитель, богоизбранный род. Буддизм и конфуцианство — покой души. Ислам — порядок существования. Христианство — Богочеловек.

        На пути развития религии по мере самопознания, иудаизм остановился на национальном, племенном уровне, не дойдя до общечеловеческого. Этот уровень освоен христианством. Но есть промежуточные ступени. И очень характерный пример — армянская церковь; это тоже чисто национальная организация, хотя и с перевесом христианства, и даже "покруче" иудаизма будет. Иудаизм все-таки принимает в свои ряды "караимов" из разных народов, и даже… эфиопов; и даже… русских. а армянская церковь — нет.  Армяне связаны с семитством, взять хотя бы их письменные знаки, имена.  И частично по этой причине армян не терпят тюркские государства, в основе которых прежде всего — свои племенные образования. Нация, племя — это пережиток пока неискоренимый. Вообще, армянская церковь — достаточно мирная и во всякие истории не мешается. Еще есть похожая церковь, на которую мы до времени не обращали внимание- это униатская украинская церковь. Она — национальная, и после распада советского союза себя показала в полной мере. Собственно говоря, она и отделяет в значительной мере украинцев от русских.

    Ислам-то, с его общественным порядком, к евреям гораздо круче христианства будет. «Нечестивый, вон отсюда!» – вот отношение к ислама к другим религиям. Либо принимай мусульманство, либо – «на хрен». А в мусульманстве-то не замаскируешься, как «у нас». Слишком тяжело подстраиваться под жесткие правила поведения. Если мусульманин, то в мечеть – ходи, Аллахом – клянись, Коран по-своему толковать – не смей. И попробуй приспособься. По Корану, христианство еще как-то приемлемо, но юдаизм – абсолютно отрицаем. «Полные» гяуры. Цитата из Корана об иудеях: «Пpимeты иx — нa иx лицax oт cлeдoв пaдeния ниц. Taкoв oбpaз иx в Tope». Ну а уж если «совместная жизнь», то вот, как пример, горные евреи (таты) – это, конечно, скорее кавказцы, чем евреи. Хоть и евреи еще, но уже не вполне иудеи. Еврей у мусульман никогда не станет своим, а будет в крайнем случае «бухарским», «крымчаком». Сосед давний, и соперник не только по вере и территории, но и в торговле, и в других материально-финансовых интересах. "Знаем и ценим".
    Но разве юдаизм с этим отвержением смирится так запросто? «Щас, ага». Это очень "цепкая" религия, "коммерческая". Мы всюду хотим быть, нам до всего есть дело. В современную эпоху, взобравшись на вершину финансовой пирамиды, легко найти механизмы, при помощи которых можно заставить мусульман повоевать друг с другом, или же с христианами. Это гораздо «лучше», чем воевать самим. На то и сгодится «новый мировой порядок». Беда только, если мусульманина поднимешь на войну. Он к ней привычен и считает ее нормальным образом жизни. Блага цивилизации ему не особо нужны. Умирать за веру ему легко – он как раз при этом попадает «куда нужно».
    Но исламская война, начавшаяся в Афганистане, Ираке, распространяется далее – и это война к погибели ислама. Исламский фундаментализм спровоцирован многими факторами, в числе которых и всепобеждающее влияние христианства, и преобладающая его цивилизация; — но и вторжение в мусульманский мир, и стремление победить ислам — также имеют свою значимость. Терроризм – ярость фундаменталистов, которые пытаются жить по шариатским законам, рожденным для укрепления ислама; эти законы неспособны оградить ислам от распада под влиянием остального мира. Опора ислама – бездумие в подчинении вождям; этот путь тупиковый, он противоречит возрастающему самопознанию. И терроризм – это метод борьбы с цивилизацией, сжимающей кольцо вокруг ислама. Ничего другого не остается – точнее, не придумано. А каждый теракт лишь придает современному обществу уверенности, что «пора с этим закончить».
    Мусульманский терроризм – это «выжимка» из ислама, результат давления на ислам. Это его закономерное проявление в сложившихся обстоятельствах. Частично это и результат провокаций со стороны современного мирового порядка. А что еще он может противопоставить, чтобы «не лезли»? (Мы это знаем, к примеру, по Чечне, на которую в сталинские времена надавили, а в «перестроешные» дали волю). Терроризм взорвал часть мира, но подтолкнул к объединению против ислама весь остальной мир. Обрадованные теоретики либерального иудаизма заговорили об «иудеохристианстве». С политической точки зрения распад ислама «выгоден» обоим этим религиям. И этот распад неизбежен; вопрос только в сроках и в том, каким он будет – относительно мирным или немирным.

    Всеобщий эквивалент, заложенный в человеке – это не деньги, которыми пытаются заместить христианскую сущность; этот эквивалент не определим. Путь к нему — самопознание. Иудаизм по сути своей в том виде, в котором он «задуман» и существует, полагает границы самопознанию. В нем есть потенции преобразования, в иудаизме рождена и живет философская мысль (достаточно почитать Каббалу, рассуждения современных раввинов, а лучше того – либеральных евреев в направлении, выходящем за пределы толкования Торы); философия иудаизма тоже движется в направлении самопознания. Однако христианство уже достигло той высоты самопознания – сопоставление Бога и человека, — к которой иудаизм только приблизился. Иудаизм – это тормоз самопознания, но только лишь тормоз, не якорь.
    («Числовые» мистические учения – Каббала в ее «неполитическом» виде, вообще многочисленные учения о числовом толковании букв, текстов – по сути своей примитивны. Это легко ощутить и понять, ознакомившись с мистически-примитивной досократической философией – когда сущности связывались с математикой. Это алхимия от логики. Здесь логика подменяется фиктивной связью символов, знаков, чисел — и далее идет накручивание вокруг всего этого, подмена смысла, создание фиктивных же идей и целей. Это путь от истинной логики к неизбежному шарлатанству. Ну, а шарлатанство Каббалы – это то же, что и шарлатанство алхимии – затуманивание мозгов профанам и получение от них реальных, отнюдь не фиктивных ценностей. В этом истинная цель как алхимии, так и каббалистики).

    А все богатства мира сего – они не от Бога. Если ты богат, то уже многое потерял, и если утешаешь себя тем, что ты даешь благосостояние, опору в жизни своим детям, друзьям, близким (так ли это?) – ты этим только даешь им возможность душевного спокойствия, уюта, комфорта, в котором они, быть может, смогут спокойно осмотреться, с целью действительного духовного совершенствования. Не гордись этим сверх меры, не считай себя благодетелем. Дав им спокойствие и комфорт, ты не даришь им — путь, но даришь им только — возможность.
    Иисусу было сказано: поклонись мне, и я дам тебе все богатства мира сего. Так  и в нашей жизни. Все уже сказано. Ничего не надо просить, если хочешь богатства; не нужно напрягать чувства, разум, интуицию. Всё сами тебе предложат; всё принесут и дадут тебе – лишь только поклонись. И вот, насколько поклонился ты, настолько ты и богат. Честным трудом, говорите? Да тьфу вам в глаза. Честным трудом можно только в поте лица добыть хлеб свой, а как только превысил свое благосостояние над ближним своим – уравняй, отдав лишнее (И только тогда этот труд может быть честным). Только поклонением «ему», «князю мира сего», слышите вы? только поклонением. И как только взял лишнее, сверх своего труда – тут ты и поклонился. И еще прийдут и предложат – это происходит много раз в жизни, и несколько раз каждый из нас стоит перед альтернативой. Первородство или же чечевичная похлебка. Взяв блага мира сего, помни о том, что он конечен; и кому ты оставишь блага эти? и что ты сделаешь этими благами для мира вечного, к которому стремится твоя душа?
    И мир материальных благ устроен так, что человек не может, однажды их заработав, пользоваться ими весь остаток жизни. Так получается, что постоянно приходится тратить время и силы на их «поддержание в нужном объеме». Таков закон материальных благ. И как странно и жутко бывает ощутить и понять эту неизбежность!

    В. Соловьев говорит о рождении человека "физиологическом", и историческом процессе, подготавливающем его к переходу к человеку духовному. Но этот процесс скорее и есть не исторический, а духовный. Глупо сопоставлять даты, подгонять что-то под историческую хронологию, тем более что по ее достоверности возникает много сомнений. В Ветхом завете время, без которого не может существовать современная история, — как бы приведено "для порядка", оно лишь для большей понятности Замысла.
    Знание же, пока скажем так: чисто эмпирическое накопление информации об окружающем мире; оно почти так же односторонне, как течение времени. Более того, оба эти понятия связываются нами с человеческим разумом, и при отсутствии разума не существует ни знания, ни времени. С накоплением знаний и ценностей изменяется и понятие о религиозном идеале, о чем свидетельствует ход развития мировой религии.
    Религия раннего человека обожествляет природные силы, то есть то, с чем непосредственно сталкиваются его чувства, то, с чем он живет в непосредственном контакте. Эти чувства и предметы просты и естественны, и объять их несложно даже при меньшем разуме и небольшом объеме знаний. А сейчас мы сталкиваемся в реальности и сознании с большим количеством неестественных, мнимых, надуманных объектов. И мы уходим от истинной религии, не в силах познать во всем этом хаосе информации свой идеал. Уходим от веры в идеал. Во-первых, мы не можем найти «свою» духовность, во-вторых, не успеваем ее ощутить и постичь. И мы замещаем религию "первой подвернувшейся", наиболее яркой для наших чувств (а часто даже не духовных, а физиологических), информацией. Куда же прийдем мы таким путем? В хаос информации, в котором не разберемся и сделаем крупные, быть может, фатальные ошибки.
    Изменение, совершенствование идеала происходит по мере накопления красоты, духовных ценностей. А с накоплением знаний к нам приходят и ценности ложные, ошибочные, и самое страшное — альтернативные Богу и нашим идеалам. И мы должны отделить истинные ценности от ложных. И мы должны для этого соответствующе воспитывать наш разум и чувства. Основой этого воспитания должна быть вера, а с ней и религия. И не нужно для этого воспитания придумывать никаких искусственных систем; все такие системы создаются для каких- либо целей человеческой деятельности и придумываются человеком, ничтоже сумняшеся. Религия совершеннее любой из этих систем.
    Христианство, может быть, последняя "религия о человеке". Далее оно может лишь конкретизироваться и находить подтверждение в истории. Не уйти бы в чистый индивидуализм, ведь с ростом количества знания растет и наше самомнение, и мы все чаще забываем, Кто был и всегда останется "главным" над нами. Изучаем самих себя, и познаем, и все больше гордимся этим, и уходим все глубже в собственные "лабиринты себя", превознося себя с каждым открытием на этом пути, но кто мы перед Ним? мы лишь в небольшой степени сопоставимы, хотя и — "по образу и подобию".
    Католицизм, в моем понимании, представляет собой христианство не в полной мере. Главное его догматическое отличие от Православия — утверждение того, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (filioque) — явственно свидетельствует о разделении в католичестве Бога и человека, о "недоверии" Богу в Его приближении к человеку в Его отцовстве для человека. А значит, и в любви к нему, в духовном единении. Бог выходит не Отцом, но руководителем, пославшим к людям своего Сына, как высшее существо по отношению к ним. И, по католическому представлению, Христос выше человека по происхождению, и родственно (чувственно) чужд ему. Поэтому в чувствах верующих католиков есть "уважение", "почтение" к Христу, но не родство. Поэтому Святой Дух хоть и фигурирует в католичестве, но фактически не понят верующими и является для них отличным от естества, по сути «фиктивным». Поэтому Отец и Сын — отделены от человека. Поэтому и — дева Мария, а не Богородица; дева Мария, как ни чтима католичеством, а всего лишь носительница Бога в чреве человеческом, всего лишь материал для исполнения Божественного замысла. Нет в католичестве родства между Богом и человеком, и не может быть здесь Богочеловека. А есть Божья диктатура, наместник Его на земле, аппарат этого наместника по исполнению диктата. Молимся по-латински, не принимая родного языка, рвемся Божьей волей управлять Европой, огнем и мечем крестим Америку — все правильно, все логично, так нам диктуемо свыше через наместника и иже с ним. И мы знаем историю этой долгой диктатуры. Это не наша история. Да, кровь и у нас лилась не в меньшей мере, но не от имени Божьего. Мы тоже колонизировали земли, но сравните наши колонии с вашими – во все времена и во всех землях – кто кем у нас помыкал и управлял?
    (Эх… «русский дворянин Урус-Кучум-Кильдибаев». «Русский город Касимов». «Российский парламентарий Кирсан Илюмжинов»… В Испанию, к примеру, потомков ацтеков и майя в парламент приглашать не собираются).
    В силу исторических причин христианство, распространяясь из земли Израильской, попадало на различную почву. Оно не прижилось в суровых аравийских и среднеазиатских краях с прочной системой государственно-кланового диктата, не дошло до Индии, но победило в "цивилизованной" романской Европе, племенных славянских народах и промежуточной Византии. И произошла различная ассимиляция христианства и местных особенностей:

Религия христианская
+	+
рационализм, общественная полезность,                         (др. Греция и Рим, стоики) Католицизм	простота, природность, общая совестливость                         (славяне-язычники) Православие

    Как это ни странно, но Православие в дальнейшем оказалось прочнее католичества, хотя обычно в истории дольше существует более догматичная структура, чем более гуманистичная. (Хотя насчет сохранения догматов — Православие посильнее католичества будет, но другие это догматы по сути своей). Вообще, Православие создало единое государство и "спаялось" с ним, в общем-то, на государственность не претендуя, в отличие от хоть карликового, но Ватикана. Просто расширялось без агрессии и внешних амбиций, только лишь вместе с границами государства. Но уж срасталось с ним насовсем. Даже самое критическое событие в Православии — раскол — в конечном счете раскололо церковь, но не веру.
    Казалось бы, различие между христианскими церквями принципиально не существенны. Вроде бы расхождение в догматах, и всё – а в остальном всё «административные споры». Так откуда же эта вечная война, откуда же разделы, резни, «реформации», взаимное неприятие? не понятно, почему бы не объединится теперь, в «интеллектуальное» время?
    На «интеллектуальность» повелся Соловьев, выступивший со своей идеей объединения церквей. Высмеяли, и поделом; действительно ничего не получится. Причина различия не в догматах (которые являются лишь производными, не в понимании сути веры (которого просто нет), но в восприятии. Ну и, увы, в политике, о ней Соловьев не знал ничего. О том, как может формироваться восприятие на основе чувства и духа, не будем повторять; мы рассуждали об этом выше. Восприятие формирует и религию, и веру. А дальше – и обряды, и догматы, и вся богословская система, и «администрация». И собственность. Причем не только вещественная, но и интеллектуальная. А там и политика, и государственные интересы. Поэтому интеллектуалы посмеялись, а администраторы стали грозить пальцами: ты, это… определись, за наших или ненаших… Бедный философ, крестясь на обе стороны, кажется, так ничего и не понял. Его бы на нынешнюю Украину сейчас — там долго пытались объединить церкви, а они только лишь дерутся и множатся.
    Говоря о Православной вере, нужно отметить то, что свое истинное воплощение она получила на Руси. То, что было в Византии и Антиохии, нельзя в полной мере считать Православием. Это было лишь промежуточной стадией христианства, стадией его становления и выбора направления развития. Бесчисленные споры и склоки между приверженцами сект – ариане, монофизиты, монтанисты, аномеи, донатисты и прочие, несть им числа – это ли можно назвать началами Православия? «Византийство» – это нарицание не добавляет славы тем временам. Нет, только русское монашество дало то самое – то, что сейчас боязливо-уважительно именуют “orthodoxal church”. И тут уже мало чего "византийского" — тут несколько сотен лет работы, тут русское всё.
    Здесь я не упоминаю другие православные государства. Однако, без поддержки Русской Православной церкви хотя бы самим своим существованием и развитием (особенно в XVII- XVIII вв.), к началу ХХ века самостоятельность и влияние Православия в этих государствах трудно представимы.
    Раскол, я считаю, обозначил переход от более примитивного понимания русскими христианами человеческой сущности к более творческому ее пониманию, именно к усилению влияния духовности. И не случайно суть конфликта была в каноническим признании равенства Святого Духа двум другим ипостасям Божества; благодаря этого Православие перешло от духовного догматизма к духовному творчеству, ушло дальше от простой обрядности. А уж остальные, менее значительные споры и проблемы Православной церкви, — например, споры между иосифлянами и нестяжателями, разногласия относительно «черного» и «белого» духовенства — тоже в целом способствовали творческому развитию, процветанию и пониманию церкви не умом, но сердцем простого народа, всегда весьма далекого, к сожалению, от своих духовных мыслителей. Большинство внутрицерковных споров шло более от сердца, а не ума спорящих, и видно было — не все к власти стремились и богатству, а и к силе церкви и веры. Разные трактовки веры, свойственные любой религии и вообще любой большой теории, вырождались в малочисленные секты. Языческие верования и праздники на удивление гармонично влились в православную обрядность. А крупные разногласия по поводу церковной организации (патриархии, национальные церкви) не нарушили единства Православия, которое утратило свою цельность только после революционного вмешательства – после такого безбожия и зла, какого ни одна церковь еще не испытала. Но и то — суть учения, суть обрядов, суть деятельности не изменена. Церковь по сути своей (а не администрации) не зависима от государства, она по-человечески выше его. Дело церкви — убеждать, увещевать безбожников и наставлять верующих "на путь истинный" (кавычки вокруг этой расхожей фразы потому, что путь истины — это не есть только путь церковный). Не смогло то государство обойтись без Православия, и возрождаются теперь в России церкви, идет в них новое поколение. Столицы у нас все более западные, а провинция идет своим путем, — но, кажется, все возвращаются к вере. Дай-то Бог! В общем, история Православия не окончена.
    Не то в католичестве. Его история… всё возня какая-то. Крупная, но возня, суетная борьба за влияние над умами и душами. Ну не удержишь никак прихожан догмами; уж и жжешь их, и режешь на праздничек Варфоломея, и власть держишь, дабы Божьим именем диктовать верующим, какой король Богом назначен, а какой не Богом – всё-то они, понимаешь, не в ту сторону смотрят, в еретики попасть норовят. Реформации – конституции — революции… Может, жгли мало? или не тех?
    И вот, вся эта борьба заканчивается как-то по-смешному. Не удержалось, распалось католичество, оно сейчас влачит формальное существование. («Формалин»). Несмотря на свою политическую историю, денежную поддержку (чего стоило одно ограбление Индии и другой «индии» Америки – испанские и португальские алтари листовым золотом обиты). Недостаточно одних догматов для того, чтобы поддерживать действительную веру, и люди отходят, подсознательно, чувственно ищут другого, во что они хотели бы верить искренне, а не по требованию других. Но где взять искреннего? Для этого недостаточно простого чувства, необходима духовная основа. И разъехалось католичество на гугенотов, лютеран, пуритан, мормонов и т.д., и еще более разъедется в будущем. И теперь мы видим —  останки католического христианства. Эта вся болтовня, эти слащавые речи — они не о Боге, не о человеке. Они о деньгах, о вкусной пище, об удобствах, о том, чем бы забить безмысленную голову, когда приходит тоска, пробивающаяся через наносы мусора "цивилизации".  Мусор мира. Мусорный ветер, овевающий лица, шелестит бумагой и гремит по асфальту смятыми банками из-под кока-колы. Блестящие крестики на груди у продажных женщин. "IN GOD WE TRUST" — на мерке нынешнего утилитарного, рационального мира, на шершавом долларе, символе продажности.
    А что же последние католики, еще пытающиеся сохранить своих прихожан? Они теперь "приспосабливаются к современности". Они, раньше сжигавшие людей на костре за подозрение в колдовстве, ныне признают за собаками душу, борются против абортов парламентскими методами, благословляют рок-музыкантов, Интернет, уже и сексуальные переверсии; а что делать? не закрываться же совсем, в самом деле.
    Католический храм: бросил в щель автомата монетку – зажглась лампочка. Живое тепло огня свечи не потребно католичеству. И все нынешнее католичество управляемо деньгами, утратив живой огонь веры.
    И извиняются папиными устами… за инквизицию, за евреев, за «поддержку Гитлера»… Это что же, суть католичества такова, что всем миром костры разжигали, евреев гнали, фашистов благословляли? Так выходит, раз извиняемся? Или это просто жесты доброй воли «руководства»?
    Половинчатости в вере не бывает. Либо она есть, либо… "По делам их узнаете вы их". Знаете, перед тем, как написать следующие строки, мне было страшно; страшно, хотя я и крещен; это просыпается в душе ужас и отвращение перед врагом христианской веры, я чувствую душой ужас прошлых поколений перед силой, противостоящей жизни. И мне, как ребенку, страшно было, что вдруг упадет на меня завтра кирпич какой-нибудь. И вот, писал, перекрестясь. А теперь уже не страшно, потому что вот уже сколько лет вы знаете мои мысли, и они так или иначе вышли в информационное пространство и там существуют.
    Как странно и вместе с тем показательно, что в потоке информации, льющемся на нас с Запада, почти нет нет ничего о воскресении душ. Не затрагивают это в рассуждениях — ни политик, ни проповедник, ни артист, ни другая какая "звезда". Обо всем говорят, бесстыдно вороша каждое наше чувство, примитивными, нечеловеческими, административными фразами; об этом впрямую — ни гу-гу. Библию цитируют ежечасно, причем очень часто — Ветхий завет. Ладно же, хотя бы помнили чтобы! и то хорошо; может быть, вы не понимаете; может быть, для вас это пустые или корыстные слова — и в этом случае остается надежда на потомков. Все расписали по полочкам: как жить, что есть, кого слушать. А когда "ходят близко" около этого, предпочитают либо пошутить, либо сказать что-то из общепринятых стандартных "вроде бы библейских" выражений, и отходят дальше, и продолжают все ту же чепуху. Не хотят? не чувствуют? не умеют? не думают?
    А ведь это одна из основ Символа веры: чаю воскресения мертвых. Основа христианства. И Христос — Спаситель наш для жизни вечной. И это ведь наша христианская цель — бессмертие души. Без этого – страшно. Ничто.
    Но там, «на диком Западе», об этом не особенно вспоминают. Или кто-то не дает вспоминать?! И кто же тот, кто советует, как надлежит жить и поступать, а сам поступает по-другому, везде говорит о порядке, а сам насаждает свой порядок, всюду указывает другим, прикрываясь Божьим словом, а сам преследует свои интересы, явно выступает за справедливость, а втайне распределяет созданное людьми для своего удобства? "По делам их узнаете вы их". (Трупы миллиардеров все-таки замораживают, лежат они в хранилищах для избранных в ожидании "чего-то"). Воистину не от Христа западная цивилизация. Не о воскресении души печется это образование, а о смерти ее во благо жизненного удобства. Ибо вся та роботизация и бездушность людей будущего, о которой писали гениальные фантасты (а теперь уж и некому и не для кого писать) — наяву раскрываются перед нами. Фантастика превращается в явь. Мы, друзья мои, идем к деньгам вместо радости души, к технике вместо творчества, к информации вместо мысли, к вечному небытию вместо воскресения души. Мы рожаем детей в пробирке, клонируем их, и они поставят урны с нашим пеплом в квадратные ячейки. И этим мы закончимся, а потом они, и весь смысл нашего существования уложится в несколько десятков лет нашего физического бытия. Этот конечный цикл бытия каждого человека повторится определенное число раз, а там, глядишь, комета прилетит или Солнце взорвется, а наши потомки все еще будут только тут, на Земле.
    «Во многия знания многая печали». Не только в знании. Сознавать неизбежность собственной смерти легче, чем возможность смерти всего человечества.
    И в Св. Писании заложены и вся наша духовность, и вся наша история. Вот мы сейчас искушаемы, как Христос (сейчас и далее напоминаю мысли В.Соловьева – тут ни прибавить, ни отнять). Состояние всего человечества сейчас подобно пути Христа в пустыне. Однако, в отличие от Христа, ветвь его учения в лице католичества вначале поддалась и искушению духа, фактически отказавшись от Св.Духа (первое искушение — преврати хлебы в камни), а затем, за ослаблением первой ипостаси Божества — и искушению ума (сверзися вниз, и Твой Отец поднимет Тебя над землею) — и отсюда стремление католичества к мирской власти, и последующая вера во всесилие человеческих сил, и науки, вызывающая потребность самим, без Бога, строить свою и чужую жизнь; и прозорлив был Соловьев, заметив вырождение католичества через протестантство в полный рационализм — вот весь он теперь перед нами. Но мы еще не все поддались пока третьему и последнему искушению – искушению чувства и желания. "Все царства мира и славу их дам тебе, если поклонишься мне". (Так кто же хочет сейчас покорить и склонить все царства мира; что это за держава и кто ей руководит?)
    При всей внешней натянутости философских конструкций Соловьева (которым хочется противоречить уже из-за одной их громоздкой тяжести), стоит отметить его выводы, сделанные в конце позапрошлого века. Не вдаваясь в подробности учения Соловьева, отметим его позиции:
    1) триединство Божества;
    2) три основных способа бытия — воля, представление и чувство;
    3) три идеи или образа сущности — желание как благо, представление как истина, чувство красоты.
    Нынешнее искушение чувств человечества, как никогда, проявляется сейчас. Желания власти, удовольствий, превосходства над ближним культивируются во всем. Все самое низшее из чувств и желаний, вплоть до инстинктов, опубликовано. Сказано вслух, на видео снято и написано на бумаге уже все, больше снимать и писать уже нечего. Вопрос лишь в тех, кто это еще не воспринял; точнее, не воспримет. К насилию, смерти, самоуничтожению любого типа и размера уже практически любой "цивилизованный" человек относится как к чему-то давно привычному. А дети сегодня играют в наркоманов и убийц, и кто-то из них наверняка станет ими. И все это закономерно и давно уже предсказано. А теперь на очереди – слияние виртуального мира с реальным.
    Кто сказал, что времена пророков ушли? нет, просто нужно видеть современные пророчества. Они есть даже и в американских фильмах («Газонокосильщик». А башни-близнецы – да их только ленивый не рушил в виртуальных мечтах, то есть это не «про-рочество», а «про-вокация»).
    Вся наша нынешняя культура — сплошное искушение. Главная ее задача — эпатаж, сенсационность. Под видом добра, предупреждения от зла, подается искушение. В ходу сейчас такая точка зрения: это надо говорить, это нужно показывать, чтобы все про это знали и так не делали. Глупое это лицемерие; ежу понятно, что несравнимо труднее сделать, не зная! "Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать"; так вот вам — увидьте, услышьте и извольте не делать! Но почему же эта глупость проходит, и все идут за ней, как за Гапоном на демонстрацию? Да потому что с одной стороны — это желание денег, а с другой стороны — соблазн под видом развлечения.
    (Гапон — одна из самых символичных фигур в истории. Его роль только начинают оценивать. «По делам их узнаете вы их». Вообще, символ истории ХХ века – Гапон).
    И ведь это — последнее искушение. И если поддадимся ему…
    Реальность, представляемая нами в виде науки, также недалека в своем научном виде.
    Хочу напомнить еще одну мысль Соловьева. (Многие не читали Библию, но читали "Мастера и Маргариту", и лишь на основании этой книги основывают свое представление о религии, из которой они вышли. Почему молчал Христос (да и Иешуа булгаковский) на вопрос Пилата об истине? А что Он мог ответить? Христос сам — Истина, Он об этом раньше сказал людям, и зачем это было повторять пока еще не понявшему Его Пилату? Сам поймет (и понял, похоже, в итоге).
    Не вижу смысла нашего пути без поиска Истины. Христианство может трансформироваться, но принизить свой замысел при этом не может.
    В троичности Божества Св. Дух — это и есть связь чувства и разума, которая дается человеку свыше. А Отец и Сын – это линия родства, определяющая человеческий род. Вся наша жизнь определена этими тремя ипостасями Божества. Все наши мысли и поступки соединены в единый жизненный путь в этом триединстве. Св. Дух – он и связывает эту линию, ведущую человека в продолжении его рода к Богочеловеку. Без Духа не было бы связи между «родством» Отца и Сына и родом человеческим; при отсутствии Св. Духа наша вера была бы неестественна, «не-человечна», и Бог представлялся бы отдельным существом от человека, как это и происходит в других религиях.
    Помню, в пору заката «союза нерушимых» мы стали замечать, что у некоторых, скажем так – восточных народов — привычные для нас моральные заповеди, как-то: не убий, не укради, не обмани ближнего своего – несколько трансформированы. (Иногда даже как бы именно: убий, укради, обмани и тем прославься, похвались!). Мы тогда недоумевали по этому поводу. Ну, что сказать, молодые были, и жили, как бы то ни было, в обществе всеобщего братства народов, хотя бы и теоретического. Рухнула объединяющая идея, и закончилось то братство. Теперь-то мы понимаем, что вжившиеся в наше сознание десять заповедей являются основой морали для нас, христиан, но не для «тех» народов. Мы привыкли к нашим, христианским нормам морали; мы получаем их из нашей культуры, наших традиций; они проходят повсюду, где есть христианская мысль, они усвоены генетической памятью двух тысячелетий наших предков. Но у представителей «тех» народов нет такой духовной оформленности. Каждый народ имел и имеет своих мыслителей, и, естественно, эти мыслители тоже рассуждали о грехах убийства, обмана, воровства. Но эти мысли не стали основой их веры, их морали. («Не доросли» пока, «другим занимаемся»). Для нас  они стали главными после слов «возлюби ближнего своего, как самого себя». Этим они приняты в наш чувственно-разумный комплекс, после чего сформировалась идея-чувство. Вот где, вот в чем сливаются религия и философия, вера и самопознание; вот в чем и сила христианства, а никак не в силе нашей «цивилизации», не в колонизаторстве, не в миссионерстве и крестовых походах. Все это только проявления, а не причины господства христианских идей на преобладающей части Земли.

    В смутные времена «коммунизирования» задавлена и забыта (надеюсь, что временно) русская религиозная мысль, идущая тогда впереди любой другой религиозной мысли. Вместе с Соловьевым и Розановым забыт и К.Н. Леонтьев (вот моя любимая триада мыслителей). Еще при жизни, кажется, назвали его "охранителем"; но тогда это звучало похвалой, а на закате монархии и при яром коммунизме "наезжали" на него с этим эпитетом, как бы оскорбительным. (До сих пор, к сожалению, этаким мерзким учреждением представлена нам в истории «царская охранка» (правильное название Третье Отделение императорской канцелярии. То ли дело благословенные кегебэшники). Но как вода, налитая в сосуде, представлялся ему мир, и он предупреждал: не разбивайте! и вот разбили, и разливается. Отсутствие формы, по Леонтьеву, "упростительное всесмешение", путь к "вторичной простоте", т.е., исчезновению объекта, его смерти. Форма, сосуд для людского мира — это вера, религия. А культура? Ну, это, знаете… как формула жидкости, налитой в сосуд — Н2О или НСl.
    Россию жаль. Была у нее форма — "за веру, Царя и Отечество", а как разбили, так и нету другой до сих пор, а того хуже — и не видно.
    Розанов нашел весьма уязвимое место христианства и посвятил значительную часть своей жизни раскрытию этого недостатка. Это — бесчувственность христианства в сфере отношения полов; я бы обобщил сильнее того — в отношении физиологических чувств. Христианство их как бы не замечает, а при возникновении противоречий чувственности христианским канонам — игнорирует их, а иногда пытается препятствовать проявлению чувственности. А без чувственности все неощутимо, неестественно. Христианство не умеет “ладить” с чувствами; его каноны основаны людьми своего времени, высоко развитыми в духовной сфере, но слабо ориентировавшимися в общей сфере чувственности. Нельзя объять необъятное, в человеке трудно совмещается гениальность духовная с гениальностью “низших” чувств. Но Розанов не прав в общем отрицании жизненности, чувственности христианства, в утверждении того, что христианство — религия мертвых, в том, что христианство — стремление к смерти. Христианская вера — вместилище идеи спасительного возвращения индивидуальности, с ее памятью, с ее отличительными чертами, в последующей жизни, которая может представляться вполне реальной и в научном, внехристианском, представлении. Вся наука, возможно, не более чем постепенная реализация высшего замысла. Страдание же, без которого действительно немыслимо христианство, Розанов критиковал, как, по его мнению — цель христианства; он утверждал, что страдание — отрицание радостей жизни. Но это не совсем так; страдание — это противоречие радости, но не отрицание. Духовное страдание может “тренировать”, воспитывать индивидуальность, возвеличивать ее, упорядочивать хаос чувственного восприятия.
    Розанов говорил, что христианство — прибежище стариков, поскольку оно имеет наивысшее влияние на личность при близости к смерти. Но даже если так; пусть бы христианство только успокаивало — уже в этом есть его заслуга. Сам Розанов умирал с горечью и в страдании. И он жаловался о своих душевных страданиях, боязни смерти — в “Уединенном” и “Опавших листьях”. Он приблизился душой к церкви в конце жизни, но так и воевал с ней до конца. Но это была война не к уничтожению, а к улучшению христианства – война с иными церковниками, а не с самим христианством. (Эх… сколько бы верующих людей было бы у нас еще «дополнительно», ежели бы не отдельные… попы. У нас иногда для того, чтобы верить, нужно — смириться с образом иного попа).
    Духовное стяжательство – вот что развращает веру…
    По мере развития личности и накопления знаний должна определенным образом изменяться и религия. Что в действительности и происходит. Невозможно сохранять религиозные догмы неизменными. Сами причины, благодаря которым развивается личность, меняется государственность, совершенствуется знание — существуют, какими бы они ни были и чем бы они ни были вызваны; они закономерны; и те фарисеи от любой религии, которые пытаются их не признавать, рано или поздно уступят переменам.
    Но не следует впадать в крайность и в другом направлении: не всякая закономерность, по которой происходят эти перемены, является безоговорочным законом, которому нужно следовать. Нам оставлено право разбираться в этих причинах, изучать их, корректировать, принимать собственные решения. За религией же должно оставаться объединяющее начало. Религией определена конечная цель человечества, но поскольку совершенствуется понимание этой цели, постольку должен совершенствоваться и путь к ней.
    Может быть, следующий этап развития религии – к индивидуальности? Ведь посмотрите сами: — от поклонения природе и ее явлениям – к стремлению одушевить эти явления – далее к обожествлению их, затем к приданию богам личностных черт, затем — Бог-Хозяин, затем – Бог, подобный человеку, в образе человека; так какой же следующий шаг? И не в этом ли причины современного распада христианства, и многих неосознанных попыток основать путь к Человеку-богу, справедливо критикуемых религиозными философами? И если такой наш путь к новой религии, то мы сейчас находимся в самом начале этого пути. Слишком у нас мало опыта, мало понимания; но зато как много апломба и самоуверенного азарта. Подготовиться бы надо… Давайте вспомним, сколько потеряно при основании новых  религий и противоречия их  с прежними – сколько жизней, и разума, и чувств положено на алтарь каждой из них!
    Правы религиозные деятели, которые говорят, что пути индивидуализма расходятся с соборностью, с религией. И не нужно искать доказательств – все вы видите сами. Человек, отвернувшись от Бога, уйдя в индивидуализм, теряет ориентир пути совершенствования. Но это не значит, что неверен путь самопознания, путь развития индивидуальности. Нельзя непосредственно обратить индивидуальность в Бога, в идеал. Индивидуальность каждого реализуется через его народ – знания, науку – государство – религию – культуру, историю. Опосредуйся! и — memento mori. Помни о том, что физический «мирок» твоей жизни конечен среди бесконечности мира – так пусть он будет составной частью гармонии мира, а не хаотичной турбулентностью, которую миру прийдется упорядочивать, «прибирать» «за тобою». Человек в одиночку пока еще слишком мал и ничтожен во всем. Пытаясь приблизиться к Богу, не рвись высоко со своей индивидуальностью. Икар взлетел высоко, но не долетел до «назначенного места» — так ты долети до того правильно выбранного рубежа, которого ты способен и должен достигнуть; так будет верней.