ИЛЬТИКЕН

 

ИЛЬТИКЕН

    Что бы ни создал человек на планете Божьей – то ему и интересно. Вначале создаст — и притом чаще всего не им задуманное; — потом сидит, изучает вдумчиво результаты. Особенно, если задумано одно, а получилось нечто другое. Нравится ему; всегда есть с чем сравнивать, и анализировать причины и последствия, да и просто любопытно понаблюдать за необычным объектом. Лучше, конечно, если получилось смешно и безобидно. Но это бывает не всегда.
    Бывает плохо, некрасиво, трагически. Иногда – да лучше бы не было этого совсем, зачем это так вышло? Конечно, человек и тут найдет над чем посмеяться, с друзьями поделиться впечатлениями, чего-нибудь написать. А бывает, что и смеяться нечему. Бывает шуточный рассказик, бывает не совсем шуточный; бывает — «Смерть Ивана Ильича», «Архипелаг ГУЛАГ», «Остров доктора Моро». Вот, не всегда удается посмеяться читателю. К сожалению, мой почти-документальный рассказ не вызовет больших положительных эмоций. Я долго сомневался, надо ли вообще его писать – в нем всё правда, и он о конкретных лицах, все они есть или были, и дай Бог нам всем хорошего и доброго.
    Я заменил имена собственные, и некоторые термины и названия заменил на похожие по смыслу, чтобы по интернетовским поисковикам люди не выскакивали на тему. Кое-что изменил, добавил типовых ситуаций и историй, возникавших в других похожих местах постсоветского времени. А на вечный вопрос – надо ли? – ответил ответственно. «Надо, Федя. Надо».
    Вот, например, попал человек в неприятную ситуацию. Напился и обмочился спьяну. Надо ли, чтобы об этом все знали? нет, конечно; подобное со всяким может случиться, а зачем всю жизнь стыдить человека за ошибку? Но, если у человека вид бомжа и от него несет соответственно – лучше, чтобы им занялись врачи и милиция. Всем лучше. К сожалению, в нашем пострусском, постсоветском государстве бытуют несколько другие представления. «А чё, все мы люди». «А кто не пьет?» «Не лезьте в душу, сами разберёмся». Европеец услышал со своего дачного участка, что по трассе несется машина с бешеной скоростью – отложил метёлочку, взял мобильник; звонок в полицию – сорри, проверьте, плз, такой-то километр трассы. У нас: «У, бля, бэха пошла круто, аж шины в поворотах визжат – молодчик пацан, гуляет».
    Вот и оценивайте, как хотите. Я же пишу этот рассказ с одной целью – чтобы этого не было.

Природа с географией

    Летом, в разнообразии зелени различных оттенков, окрестности Ильтикена напомнили мне… индонезийский пейзаж. Наверное, поэтому и запечатлелось – из-за того, что так похоже внешне, но абсолютно несопоставимо по сути. Палящее лето, замечательный чистейший воздух, бирюзовое небо. Дальние горы слегка колышутся и плывут над разноцветной зеленой равниной. На их округлых вершинах, среди ровных полей, разграниченных на прямоугольники, ровным рядком растут… кажется, пальмы с растрепанными кронами. А вокруг – всё зелень, эффектная зелень всех сортов, — изумрудная, травяная, салатовая, фисташковая. Но только это не пальмы, а обычные березы – просто у них ветки только на верхушке, а стволы черные, закопченные. Вокруг не обработанные поля, как во всей южной Азии, а заброшенные луга. Когда-то на них что-то сеяли и кого-то выпасали, но уже давно по ним в лучшем случае ездят на «нивах» и «уазиках» пронырливые охотники. Весной всё окружающее пространство поджигается местными жителями и дотла выгорает. Поэтому ветки остаются только на макушке. А редкие березовые и лиственничные перелески посреди чистой степи просматриваются насквозь издалека – все огнем прорежено, травка одной высоты, полянки как пол ровный — хоть веником мети.
    В апреле-мае весь пейзаж в огне, фронты дыма видны на много километров повсюду, а за ними тянутся черно-синие дымящиеся полосы; а ночью все небо раскрашено заревом пожаров и дрожит от несильного ветра, наполненного запахом гари. На черных обугленных сопках всю ночь видны мерцающие огни от горящих пней и подскакивают взрывающиеся столбы пламени, когда огонь находит островки сухого бурьяна или багульника. Дальний треск огня в безлюдной тишине, дымный ветер, нарастающий гул и грохот колес проходящего по трансконтинентальной магистрали товарного поезда, разносящийся посреди горящей пустыни на десятки километров. Апокалипсис. Не Индонезия, в общем.

    (Как-то раз, возвращаясь весной из дальней поездки на самолете, я разговорился с пассажиром, сидящим у окна на соседнем ряду. Тот поднакопил денег в Австралии, где жил лет пятнадцать, и надеялся открыть какое-нибудь дело на родине, как это делают обычные предприимчивые люди из какой-нибудь Англии или Америки. Я предупредил его о том, что нужно весьма продумать шаг сей по причине разных наших обстоятельств. Тот — да что ты, я все знаю, я русский, я ко всему готов, у меня типа дядя в спецслужбах (без этого-то, понятно, совсем тяжело). А когда пошли на посадку в Домодедово, он смотрит в окно на родные когда-то поля и леса и обеспокоенно говорит:
    - Это почему дым? Откуда столько пожаров-то?
    Я сказал:
    - Вот и видно, мил человек, что давно ты на родине не был и забыл ее обычаи. Это разновозрастные бивисы и батхеды сухую траву всю, которую найдут, поджигают.
    И мил человек задумался. И было видно, что сильное сомнение впервые закралось в его предприимчивую душу).

    Но – только стоит пройти дождю – через пару дней прорастает трава, и все вокруг на обозримом пространстве покрывается неповторимой зеленью, каждая сопка своим оттенком. А еще  в перелесках цветет багульник – на всю жизнь запоминающимся цветом, стоит только раз увидеть. А вот на той сопке как будто повисла в прозрачном чистом воздухе рощица, и молодые лиственницы покрываются ярко-зеленым облачком. И где-то среди них бродят рыжие косули, и их можно увидеть если не здесь, то вот, на другой сопке. На весенние луга из подлеска осторожно вылезают лисы, их тоже издалека видно, когда они подпрыгивают, наваливаясь сверху на неосторожных мышей, занятых весенними свадебными делами. Белая полярная сова мягко машет крыльями. Где-то среди сопок и медведь ходит, выворачивая в поисках мелкой еды обгорелые пни, но этого уж трудно увидеть – да и лучше бы не видаться, на фотографиях он выглядит куда как добрее и безопаснее.
    Лето приходит. Чистеют и белеют березовые рощи. На опушках светят оранжевым ковром цветы-жарки. Вечная кукушка со своей кукушечной вечностью, разносящейся по сопкам на тысячи квадратных безлюдных километров. Не накукуешься…
    Кое-где редкое жилье, стада коров и лошадей по ложбинам. Небольшие извилистые ручьи и речки, иногда раскопанные и потрепанные золотоискателями, но чаще всего снова заросшие, и только опытный взгляд горного инженера замечает – ага, тут уже порылись когда-то наши ребятки. И есть ещё где порыться — природы вокруг полно.
    Ну, только беда здесь летом – клещ. Без энцефалитной прививки на природу лучше не соваться, там вас давно дожидаются с растопыренными лапками. И слепни длиной с полпальца, добросовестно проверяющие плотность вашей одежды, которой хотелось бы поменьше иметь на приятном теплом ветерке — да вот не получается.
    Города и поселки здесь связаны двумя нитями – трансконтинентальной железной магистралью и автомобильной дорогой с различными ответвлениями в сторону уж совсем забытых селений, кое-как поддерживающих существование. В Ильтикене тоже жизнь не сахар, но это поселок промышленный и выглядит уверенно – четыре ряда бело-зеленых пятиэтажек на сопке, магазины, гостиница. Внизу, у подножия сопки – старый поселок, называемый местными «Замерзайкой» (туда переселялись, когда разморозили центральное отопление поселка) – хаотическое скопление серо-коричневых построек разной высоты, почти никак не ориентированных друг на друга. Среди них с трудом угадываются направления улочек, перегороженных ржавыми остовами техники, нагромождениями мусора и притащенных непонятно с какой целью бетонных плит и шпал. На отдельной сопочке – ряды разномастных гаражей с торчащими трубами печек. Посредине поселка, между старой и новой частями — руины недостроенных сооружений – кажется, культурно-бытового центра и станции водоочистки. А гулять как-то здесь не хочется. Вот у магазина оборванец с тусклыми глазами как бы отвлеченно тебя рассматривает – сколько с тебя попросить бы, да кого бы пригласить, если откажешь. Вот на дальнем конце мусорной улицы двое молодых, коротко стриженых, стоят руки в боки, рукава до локтя засучены. Прикидывают, кто ты; что за тебя будет, если что.
    Тепло здесь недолгое, от силы месяца три бывает нормальной теплой погоды даже по меркам нашего человека. Ведь под всей летней красотой здесь вечная мерзлота, и глубина ее до тридцати – сорока метров. И весь разговор, сразу все ясно. Скоро и поспешно отцветут луговые травы, за неделю осыплются желтые мягкие иголочки с лиственниц, и вот уже в конце сентября в тени замерзли оставшиеся от редкого осеннего дождя лужицы – и не оттают они до следующего мая. Погрелись немножко? Ну, хватит; теперь обычная погода пойдет. Лето существует как исключение из распорядка, и это понятно тому, кто побывал здесь зимой.
    Ильтикен – это, вообще — зима, с октября по апрель, кажущаяся вечной. Да как же не вечная – тут мамонты неоттаявшие лежат по долинам речек. Снега немного – за всю зиму, дай Бог, выпадет сантиметров пятнадцать-двадцать. Поэтому никаких здесь лыж и санок не будет. Днем роскошное солнце, минус двадцать – двадцать пять, дымы от котельной и приземистых угрюмых домов тянутся на километры по ложбинам — падям. Если вдруг пасмурно с утра, то это хорошо – днем тепло будет, не ниже двадцати, — но так бывает редко. Ночью за тридцать-сорок и ниже, прозрачный холод, звездное небо, морозный треск деревьев на сопках. Косули от этого треска выходят на поляны, чему рады местные охотники, которые, как всегда, шастают по замороженным пространствам на «уазиках». В полях на фоне ослепительно яркого неба далеко видны облачка пара, поднимающиеся над стадами местных коров и овец – они здесь зимой покрываются длинной клокастой шерстью разных цветов, бродят по сопкам и ослепительно белой степи, выискивая желтую сухую траву. Жуют ее, и ничего – дают кое-какое мясо, молоко; телятки и ягнятки у них по весне рождаются. Их на ночь даже в хлева не прячут – стоят в загоне в сорокаградусный мороз, прижимаясь боками друг к другу, так и выживают всю зиму. Причем коровы — здоровенные, их даже волки взять не могут – отлетают от коровьих рогов и жестких шерстяных боков.
    Зимой здесь стараются без дела на улицу не выходить, на машине не ездить, особенно в ночь – да и вообще желательно иметь в багажнике ватные штаны, топор и канистру бензина для розжига. Лица много у кого из здешних поморожены – кто дома или в кабине не сидел вовремя. Зимой ошибка в маршруте или отказ техники вдалеке от жилья смерти подобны.
    Ранней зимой, в ноябре-декабре, пока морозы не набрали силу, часто поднимается ветер, и несет по вымороженной степи клочки сена и пластиковые пакеты от ближайших поселков. По падям, низко над землей, махая крыльями, висят в потоках ветра мохнатые орлы-курганники, большие, пестрые, взъерошенные ветром, как курицы – они ждут расслабившихся, потерявших на ветру внимание зайцев и мышей. Как все это выживает здесь зимой – уму непостижимо. Тут из машины вылезешь по дороге – как хватанешь неприспособленными легкими жесткий леденящий воздух – и сразу ничего романтического не хочется.
    Поэтому и народ здесь живет особенный.

История

    Это край, изначально населенный потомками ссыльных и каторжников. Местное население до русских было малочисленным; хотя, конечно, и здесь не обойтись без историй о великих племенах и завоевателях половины мира. Были когда-то тут казачьи заставы – от них кое у кого из местных жителей остались звучные раскатистые фамилии. Районный центр носит имя известного деятеля девятнадцатого века – нигилиста, полуреволюционера, полуэкономиста, отправленного в эти края за заслуги перед отечеством. Везли его на поселение почти год, в ссылке он отбыл лет двадцать, учил местных детишек грамоте и был возвращен поближе к столице после того, как местное начальство доложило в центр, что-де поднадзорный плох стал – копает каналы от местной речки и пускает по ним кораблики, имея в виду Петербург. Эта история добавляет пикантности ильтикенским реалиям, хотя этот деятель пребывал не здесь, а в соседней губернии, а городок назван его именем коммунистами по созвучию и недостатку слов, коих у этих людей всегда было немного. Ильтикен же – это местное название, трансформированное из тюркского языка и обозначающее, кажется, что-то связанное с козами. До прихода русских (серьезно наши закрепились здесь в начале девятнадцатого века) люди здесь жили в основном кочевые, племенные. Жизнь была относительно мирной – при таком климате особенно ни повоюешь, ни размножишься. Деятельность и потребность российского государства в этих краях состояли в том, чтобы держать здесь передовые отряды казаков, ставить остроги, придерживать здешние земли в руках, а потом уж решать, что делать с ними – больно уж далеко. Вот ссыльных здесь держать – самое то, в горах кое-какие руднички имеются, ну и меха от местной живности поступают; да и хватит пока. Только в конце позапрошлого века провели через эти края трансконтинентальную магистраль к океану – тогда это делалось как-то споро и легко, и даже никаким «бамом» это дело объявлять нужды не было. Образовались станционные поселки, в городках начала завязываться культурная жизнь, от трактиров до театров и дворянских собраний. Работали заводы и рудники, осваивались поля, среди них вырастали деревеньки и станицы. Издавались газеты, сменялись губернаторы и старосты.
    Жизнь враз перевернулась после известных событий, а культура исчезла очень надолго, если не насовсем. По дороге и окрестностям прошел великий исход русского офицерства, мещанства и интеллигенции. Прошел в восточное небытие и растаял в нем без следа. Несколько лет колыхалась пена местных самоназванных бандитских властей – проходимцев с оружием, называвших себя атаманами, правителями, революционерами — со знаменами разных цветов, от черно-желтого до полнокровно-красного. Наконец, самые красные революционеры вытеснили всех остальных и организовались. Ну, как организовались – все мы знаем. То есть, местные рудники и посёлки превратились в лагеря, пересыльные пункты и «райисполкомы». Прежняя, надежно-основательная жизнь стала забытым мифом, и, кроме лозунгов-речёвок и иссушающих мозги аббревиатур, не знали тут совсем ничего.
    Победив в войне, советское государство занялось освоением земель, названных в пятидесятые годы таёжными и целинными. Дошла очередь и до этих краев. В первую очередь построили военные базы и аэродромы – давно уже было понятно, что нужно ограждаться от неспокойных азиатских соседей. Но и сельское хозяйство тоже организовали – хоть мерзлота, а рожь с ячменем вырастить за короткое, но теплое лето удается. До конца разведали все месторождения и составили программы заселения и освоения районов. Ильтикен планировался как базовый поселок рудника по добыче цветного металла, добавляемого в сплавы. Как выяснилось позже, запасы определили правильно, а содержание металла в руде завысили. Это было делом обычным в советские годы – ведь заказ на разведку полезных ископаемых и последующий контроль за их разработкой осуществляло государство, а оно что скажет, то ему и подавай. Вот и подали — нужные цифры. При социализме ничего страшного в этом не было – цифры закрывались другими цифрами, программы развития другими программами, планы другими планами. Ильтикен был построен по соответствующему плану, был частью плана освоения района, края, республики, государства, и здешний рудник был нормальным планово убыточным предприятием. В поселке жило три с половиной тысячи человек, рабочих и служащих, специалистов с соответствующим образованием, предназначенных для работы на руднике и обогатительной фабрике. Вся документация была засекречена под соответствующим грифом. В райцентре имени полуреволюционера расположились военная база и аэродром, на который к середине восьмидесятых стал даже прилетать по расписанию самолетик из краевого центра. В общем, как и во всей окружающей реальности в социалистическое время, то есть в последние годы этого времени, «ничто не предвещало».
    Ударило перестройкой. Ильтикенский горно-обогатительный комбинат встал сразу и немедленно, еще до так называемого гэкачепистского путча. Специалисты и активное население разъехались, была утеряна почти вся документация. Выходили и на трансконтинентальную магистраль – перекрывали движение (и, возможно, скоро пойдут опять – дело привычное и к тому все идет). Оборудование от разграбления спасло то, что комбинат был достаточно быстро приобретен в собственность горной управляющей компанией известного олигарха, жадно хватавшей все, что достаточно дешево перепадало ей в руки. Специалисты было вернулись, но, проработав полгода, разъехались вновь – денег им особо не платили, а в те времена были и другие варианты заработка – страна училась торговать, большей частью тем, что оставалось от социалистических времен. Вот и в Ильтикене еще кое-что оставалось. Ильтикенский ГОК вновь запустили, и начали им руководить,- естественно, из Москвы, естественно, крикливо, бездумно, бездарно, продавая металл за рубеж, не думая о развитии производства, не вкладывая в него деньги, не заглядывая толком в проектные документы, и сдуру рвя и меча, и принимая бестолковые решения и меры.
    Можно было бы сказать, что существующее положение дел в Ильтикене сложилось благодаря мудрому руководству этой самой компании или лично этого самого олигарха. Но это не совсем так. Олигарх, понятное дело, за всем не уследит – он один, да и что сказать – не семи пядей во лбу. Как это все к нему пришло и кому принадлежат доходы от его компаний – вопрос не простой, но в скором времени ответ на него будет понятен каждому думающему человеку. А люди – они и есть люди. Есть много у людей пословиц и вечных поговорок. К ильтикенской ситуации больше всего подходит фраза: не ведают, что творят. Наше время – это время временщиков, а не специалистов. Это время платить за бездумье времен предыдущих. Часть думающих людей еще во времена России — проехала через ильтикенскую станцию трансконтинентальной дороги в просторы мира и там растворилась; часть приехала в советское время, но ушла в свободное выживание в постсоветские времена, всеми забытая и никем не оцененная; и вот, ее тоже — как и не было. На руководящие должности пришли те, кто пришел. Они и до сих пор вон везде сидят пока, подобно стрекочущим сорокам на проводах, до самых-рассамых верхов власти. Ну да, сороки. Тащат всё, трещат на своем языке, резко гадят и бросаются на всякие блестящие вещички.
    Милый кот Матроскин дал советским людям цитату:
    - У вас денег не хватает?
    - Деньги у нас есть. У нас ума не хватает.

Местные

    Ильтикенцы не любят приезжих. Они боятся руководства и редко высказывают приезжим, что они о них думают. Но когда высказывают, то это звучит примерно так: вы там живете в хороших местах, а нашей жизни не знаете. Вы тут не мёрзли и собак не ели. Вы уедете, а мы останемся, поэтому не мешайте нам жить так, как мы знаем, а если вам нечем нам платить, то уезжайте, мы тут сами разберемся.
    Некоторые думающие ильтикенцы делают другой вывод – все-таки без вас мы здесь мёрзли и собак ели. Вы, конечно, мало платите, но такова жизнь во всей стране, и это неизбежное – то ли зло, то ли добро, то ли просто существующее положение дел. Поэтому мы посмотрим, кто есть кто, и будем жить вместе, как сможем. — Но таких ильтикенцев мало. В основном – злобность, недоверие, непонимание всего происходящего. Основных причин две – мудрая деятельность руководства предприятия и наследственность времен и характеров.
    Как-то раз в одном из блогов, принадлежащем недалекой девице, изображающей из себя журналистку, Ильтикен был назван жопой мира. Сейчас так или иначе все владеют информацией, журналистка была найдена, разузнана и обругана по-всякому – и просто матом, и матом безобразно-виртуозным, и с выставлением подробностей из жизни; всё теперь делается быстро. Но это у нас дело обычное, и для самой этой девицы тоже  — а впечатление от ильтикенской действительности действительно впечатляет. Доставляет понимание — и отсутствие каких-либо запоминающихся архитектурных деталей во всем поселке (наиболее приятны глазу здесь пластиковые окна и двери, вделанные в настырно-одинаковые кубистические постройки советского времени), и разрушенные тротуары и лестницы, по которым не ходят люди – они предпочитают другие, протоптанные ими тропы; и корявые неприятные строения и гаражи по окраинам, собранные из всего того, что удалось приобрести разными способами; и главное – тусклые и унылые лица и неопрятные одежды ильтикенцев, в буквальном смысле шатающихся и с пустыми глазами. На въезде в поселок стоит покосившаяся бетонная стела с названием поселка; прошлой весной вокруг нее бульдозером было очищено пространство от бурьяна и проросших кустиков – приезжал краевой губернатор, и надо было что-то и как-то. Еще в спешном порядке были в очередной раз подпилены корявые тополя вокруг гостиницы, а большая фекальная лужа у дороги, образовавшаяся из-за засорившейся канализации, была в спешном порядке спущена ниже по долине через прорытую в дороге канаву. Труба, заложенная под дорогой, почему-то немедленно засорилась, и через месяц лужа восстановилась в полном объеме. Она дополняет запахом визуальное восприятие поселка.
    Ну, а зимой… "Белый снег — серый лёд — на растрескавшейся земле"… Иногда, глядя на Ильтикен зимним ярким сорокапятиградусным утром, с трудом убеждаешь себя, что когда-нибудь это все нагреется и оживёт. Ильтикен не безопасен. Понятное дело, в местном кафе, недавно и, видимо, ненадолго приведенном в порядок директором комбината, вечером лучше не засиживаться, и по улицам лучше не гулять – но не стоит также и оставлять машину у гостиницы – прорежут все шины и выбьют стекла; — это неоднократно проверено наивными путешественниками, неосторожно выбравшими здесь ночлег. Здесь если дверь, то металлическая; если забор, то с зазубринами или колючей проволокой; если замок, то пристроенный таким образом, чтобы его свернуть было максимально трудно. Магазинчик с продовольственными товарами, главный из которых, несмотря на закон, продается здесь круглосуточно, имеет две железных двери и в них маленькое окошечко – ровно для того, чтобы при работе магазинчика в ночном режиме туда можно было просунуть деньги и вытащить обратно бутылку. Магазинчик расположен на заднем дворе гостиницы, его небольшой хозяйственный дворик обварен погнутой железной арматурой не только по периметру, но и сверху. Территория вокруг магазинчика усыпана битым стеклом. Случись что – милиция приедет не сразу. Эту организацию мы еще упомянем.
    Местные жители – русские, немного перемешавшиеся с коренным тюркским населением, называют себя «торками» — за что в московской управляющей компании, естественно, именуются орками. (Вообще, традиция русских в различных районах страны называться как-то по-нерусски — не случайна и связана прежде всего с депопуляризацией русских советскими. Это неудивительно для одной страны, какое-то время процветавшей на обломках разрушенной ею другой. Такая зараза распространена среди всяческих поморов, вепсов, кержаков, сибиряков и даже кое-как поддерживается нашими неумелыми «политологами» в попытке разделения русских на всякие мифические подвиды). Молодые подростки и несколько интеллигентствующих ильтикенцев пытаются организовать свое отличие включением в полуматерную интернетную речь тюркизмов и сибирских словечек, которые на самом деле почти не относятся к здешним краям. Но молодежи это уже безразлично; молодежь ходит в трениках и кепках задом наперед, с банками алкогольной и энергетической дряни, бьет стекла и режет шины, ездит по округе на ржавом советском автопроме и мечтает о своем – кто отсидеть, кто заняться сексом — кто как его себе представляет; и как-то получить деньги на свои мечты. Как – не совсем понятно; видимо, проще что-нибудь стырить, как делают взрослые. Но те, кто верит в силу знания, стараются уехать хотя бы в краевой центр и там уже как-то что-то пытаются. Поскольку мир существует не только в интернете, а Ильтикен – как сказано, только дальняя его часть.
    Интересно почитать местную газету – перед вами разворачивается образ местной жизни. Займу немного времени описаниями нескольких событий, прочитанных в газете, узнанных от очевидцев, наблюдаемых лично мною.

Ильтикенские новеллы-блиц (16+ и 18+)

* * *

    Сидел ильтикенец со своей сожительницей в квартире, выпивал. Пришел другой ильтикенец, сожитель прежний. Стали выпивать вместе. То да сё, как обычно, возник конфликт, стали драться. Сначала между собой, потом как-то перекинулось дело на сожительницу. В результате отправили ее в лучший мир. В протоколе написано что-то вроде как: тринадцать ранений, не совместимых с жизнью, нанесенных различными бытовыми предметами.
    После этого действа сходили за добавкой и продолжили «совместное распитие». Тут же. Милиция пришла к ним через два дня. Сожительница лежала в квартире; они собирались ее похоронить, но всё как-то не получалось, естественно.
    Вообще-то случай этот типовой. Типовой до безумия. Годом или двумя раньше этого случая отпросился с работы дней на пять один толковый слесарь. Вот, жена умерла. Конечно же, отпустили. А слесарь пропал, а прошло пять дней, а похорон-то и не было. Ну, начальник участка забил тревогу, послал народ по посёлку; люди стучатся в квартиру, опрашивают всех – но квартира заперта и никто ничего не знает. Догадались подогнать к дому машину электриков с подъемной люлькой и в окно заглянуть (квартира на третьем этаже). В квартире мебели немного; кроме кровати, телевизора, стола и пары стульев, нету ничего. Сидят у стола слесарь с соседом, пьют водку пятый день. Жена на кровати, в ковер завернутая. Сосед втихаря выпивку покупает и ночью приносит. Слесаря из запоя вывели, похороны организовали за счет предприятия. Слесарь и сейчас работает. Толковый мужик, говорят; случается какая авария, так он — надежда всего участка.
    Виноват; вчера мне сказали, что слесарь этот повесился в очередную праздничную серию – читайте дальше, как это бывает.

* * *

    Милиция… Сидел дежурный сотрудник милиции в своем отделении. Пришел ранее обиженный им ильтикенец и побил сотрудника, и ушел. После этого пришел в отделение другой сотрудник, они стали обсуждать, что теперь делать. Но этот ильтикенец вернулся сам. Загнал обоих сотрудников в «обезьянник», они от него там заперлись. Ильтикенец снял со стены огнетушитель, выпустил из него пену в «обезьянник», наполнил его доверху, все в отделении погромил, и ушел в пространство. Вот такой Шварценеггер, «айл би бэк» по-ильтикенски.
    Да что там говорить. Как-то раз недовольные какими-то обстоятельствами местные бандитики приехали в отделение разбираться. Начальник отделения, майор, вышел к ним и дрался с ними на крыльце. Притихшие сотрудники милиции в почтении наблюдали эту сцену.
    У милиции здесь много работы. На большие праздники – Новый год, день металлурга – только убитых может быть несколько человек. На один Новый год было восьмеро (на три с небольшим тысячи населения поселка) – застреленных, застрелившихся, повесившихся. Бывают серийные смерти, в несколько дней, один за одним, знакомые. Товарищ застрелился, — в пьяной голове другого – о! вот как можно-то! – и за ним следом. На моей памяти, когда я занимался расследованием обстоятельств гибели водителя БелАЗа, улетевшего вниз с отвала, на место происшествия сразу приехали только… гаишники (ну, автомобиль же потому что). Милиция появилась на следующий день, прокуратура – через несколько дней; ну некогда — в этот день в районе погибло еще два человека, убийство. Пока я был в поселке — этих ли, не знаю, в том числе, может быть — хоронили почти каждый день, на улицах лежали еловые веточки.

* * *

    Как-то раз поступил в больницу к местному хирургу объект на вскрытие. Морга-то нет в поселке, а из райцентра когда еще машина пойдет. Хирург объект обработал, подозрительные в первую очередь органы (сердце и печень) положил в холодильник, в пластиковые корытца. И пошел домой пообедать, а дверь не закрыл. Вернулся, а органов нет. У человека паника – то ли насчет памяти усомниться, то ли – кому понадобилось-то, а? Поднял на ноги всю больницу, вместе с милицией. И оказалось, что двум ильтикенцам после тяжелой рабочей недели закусить нечем было, они и шарили повсюду, и нашли в больнице незапертую дверь… Холодильничек-то не пустой у нашего врача, а ну-ка… К приезду милиции работяги сидели перед столом с уже пустыми бутылками и сковородкой.
    И еще раз вспомнилась мне Индонезия… ну, или ее западная часть; Папуа. Там тоже бывает, говорят, что не уследят за голодными местными жителями.

* * *

    Муж начальницы ильтикенской энергетической службы работает в карьере бригадиром на восьмикубовом экскаваторе. Тоже считается грамотным специалистом. Он отсидел семь лет по следующему случаю.
    Вернувшись из армии в благословенные девяностые годы, сей ильтикенец привез с собой в качестве сувенира ручную гранату. Он хранил ее не дома, а на своем экскаваторе. Выпив, часто хвастался друзьям и показывал эту гранату — возможно также при помощи нее поднимал настроение окружающих и гасил бытовые конфликты, кто знает. Об этом узнал местный милиционер и как-то раз наведался к нему в карьер. Хотел решить дело по-тихому, по дружбе. Остановил машину, подошел к экскаватору, позвал обладателя гранаты и сказал — отдай. Тот начал упираться — то да сё, память о службе и воще, нужная вещь. Милиционер повысил тон и настоял на своем.
    Ильтикенец сказал — ах так… Ладно, друг, бери. Он принес гранату и дал ее милиционеру в руки. А перед этим вынул чеку.
    Вышел по амнистии, и его снова взяли на экскаватор. На другом экскаваторе работает сын погибшего милиционера. Он дружит с убийцей отца, выпивает с ним и вообще считает его авторитетным человеком. Ну, а что — повидал жизнь-то.

* * *

    Однажды я присутствовал при разговоре директора и начальника рудника с молодым местным парнем, несколько лет назад бывшим начальником участка на карьере. Не хватало специалистов, и они хотели позвать его снова в руководство. Им порекомендовали его как хорошего, надежного парня. Я сидел рядом и слушал их разговор.
    Передо мной сидел на стуле худой, дерганый, молодой еще уголовник с бегающими глазами и неспокойными руками, скачущими по коленкам. Что казалось удивительным — он разговаривал без мата и междометий. Но речь его была вызывающей и провоцирующей на грубость. Мне показалось, что он просто хочет, чтобы с ним прекратили разговор, и так и оказалось на самом деле.
    Он говорил примерно такие вещи:
    - Зачем вы меня сюда зовете. Когда я работал начальником участка, меня все тут унижали. Надо мной издевались. Да я, когда тут работал, кучу рацух накидал вам, и если бы мне хоть два процента заплатили от той прибыли, которую я вам обеспечил — я бы кум королю был бы и всех бы имел, кого хочу. А мне ни копейки не заплатили. А сейчас вы меня опять зовете. Да ваше предприятие бесперспективное. Я сейчас на феррометалле неделю работаю, а другую неделю дома и делаю, чё хочу, и мне никто не указ. А у вас прыгай, как козел, с семи утра до семи вечера, и только ругань одна. И чё вы платите, я тоже знаю. Копейки ваши платите. А если копейки, так я хоть дома побуду.
    Он работал рядовым рабочим в цеху феррометаллического завода, также являвшегося частью компании. Это вредное производство; ядовитый дым от сжигаемого угля вперемешку с сернистыми газами там стоит по всему цеху круглые сутки. Зарплата парня по местным меркам не очень большая, но значительно выше средней. Предлагаемая зарплата была в полтора раза выше и на чистом воздухе.
    Начальники переглядывались и посмеивались. Оба были приезжими специалистами. Этого человека, по одному только его виду, на дух нельзя было подпускать ни к руководству, ни к материальным ценностям.
    Потом я узнал, почему он так себя вел — он действительно уголовник. На феррометаллическом заводе воруют. За участие в процессе парень получает долю малую и занимается действительно престижным делом, по местным представлениям, а не "сотрудничает с руководством". Здесь до сих пор уголовная среда, "авторитеты " — в почете, уважаемые люди.

* * *

    Нынешним летом в Ильтикене работала бригада промышленных альпинистов – заделывали растрескавшиеся от морозов швы в панельных пятиэтажках. Это увидели молодые ильтикенцы, залезли на чердак и стали обрезать тросы, на которых висела подвесная люлька с людьми. Трос оборвался, и альпинисты полетели вниз; один зацепился на стене, а второй упал вниз и едва не разбился, но кое-как смягчил падение, хватаясь за страховочные веревки.
    У людей такого не было никогда. Альпинисты сняли снаряжение и уехали. Ильтикенцев-малолеток выловили, судили и дали что-то условно. Приводы в милицию, естественно, до этого уже были; молодой контингент готовится в тюрьму на смену. Свой поступок объяснить они не смогли или не захотели. На суде улыбались и подмигивали друганам через решетку. Фразы, коряво написанные ими на листках бумаги, лишены смысла и грамматики. Что-то вроде: а чё, скучно; заняться нечем, подурковать хотели; веревки какие-то; а чё они, мы их не знаем, висят там, лопатками скребут…

* * *

    Сильное впечатление произвел на меня рассказ, напечатанный в двух частях в упоминаемой газете. Он заслуживает того, чтобы оставить его в памяти. Написал его ильтикенский интеллигент, работающий в электроцехе, часто публикующий статьи и рассказы в местной прессе.
    Вот его сюжет. Местный прокурор, образ которого типичен для нашего времени, ехал с охоты на машине пьяный и сбил мотоциклиста. Понятен результат расследования дела. Сын обиду запомнил. Вот через несколько лет сын ставил сети на речке, а выше по течению «отдыхала» подобным же образом компания в составе того же самого прокурора с инспектором рыбнадзора и проверяющим какой-то комиссии, приезжим лейтенантом. Сын, выпив водки с другом, обсуждает современную жизнь, слыша пьяный гул этой команды. В какой-то момент прокурор с друзьями сел в лодку и стал снимать сети по реке, и добрался до сетей нашего парня. Ну, доколе же… Парни взяли ружье, выстрелили в темноту, пробили лодку и все, кто были в ней, запутавшись в сетях, утонули. Расследование дела, как у нас это бывает, не дало результатов, никого не нашли, а общественность изрекла – новых пришлют, сейчас у нас хватает всякой нечисти.
    Мораль этого рассказа проста (ну, типа, так в местных краях наказывается зло, и вы все, суки, дождётесь), но психологически не воспринимается человеком, как-либо причисляющим себя к интеллигенции. Тем не менее, здесь с этим надо считаться. Постоянно и повсюду.

* * *

    А вот другой рассказ того же автора. В самый последний момент не допущенный в печать начальником корпоративного отдела управляющей компании. Спасибо, вдруг решили целиком прочитать, а не только начало и конец. Все глазами пробежали по-быстрому — и он, и генеральный, а местный редактор ильтикенской газеты (молодая девушка) уже подписала материал в печать – а чего тут такого-то, обычная жизнь.
    Что и потрясает. «Все нормально»…
    В обычной ильтикенской семье каждый вечер разыгрывается похожая сцена. Вечер, родители пришли с работы. Мама помогает детям готовить уроки, решать задачки по математике, параллельно с этим сидит в интернете, в социальных сетях. Пьяный муж ползает по полу, матерится, блюёт в туалете, дает детям несвязные указания. Маме это надоедает, она зовет соседку и они тоже вместе немного выпивают водки с пивом; ну, выпивают, как обычно – пока не начинают разливать напитки по столу. Жена жалуется подруге над к тому времени бесчувственным телом мужа – убила бы гада и села в тюрьму, да на кого детей оставить?
    На другой день мужа вечером дома нет. Жена разыскивает его по всему Ильтикену и находит в гараже приятеля в таком же привычном астральном состоянии вместе с самим приятелем и полураздетой их подругой, все валяются в обнимку. Убеждается по физиологическим подробностям, что ничего не было еще в этот день (не успели, напились раньше), притаскивает мужа домой и думает над телом, как быть дальше. В смекалистый мозг идеи приходят быстро. Жена берет презерватив, снимает с мужа штаны и вводит предмет наполовину в отверстие, надевает штаны и укладывает супруга спать, а сама продолжает вечерние дела – следит за детьми и общается в сетевых «одноклассниках.ру». Когда муж просыпается и идет в туалет, в один момент, по обстоятельствам, в его похмельную голову приходит озарение и своеобразное осознание произошедшего. У автора есть литературный дар, ничего не скажешь. Хорошо описана сцена, как присмиревший и враз протрезвевший муж, в оцепенении уставившись в телевизор, наблюдает промахи наших биатлонистов и по результатам резюмирует:
    - Я на этих пидоров дополнительных патронов бы не пожалел…
    (Вот эта фраза и насторожила, и остановила занесенную для подписи руку корпоративного директора, бегло пробежавшего глазами статьи и собравшегося было дать добро на печать номера).
    С тех пор в семье восстановились покой и супружеская идиллия. Муж, конечно, выпивает, и в тех же традициях и объемах, но теперь уже дома и с супругой. Чего еще нужно для семейного счастья?

* * *

    Ну, и на закуску.
    В доме для приезжих специалистов (на нем недавно появились отметины от пуль, выпущенных откуда-то из ночного ильтикенского пространства в прошлом году, в канун дня металлурга), потребовалось заменить дверь в квартире нового директора.
    Потом этот директор рассказал мне, что он работал здесь уже месяца три, но только тогда понял, куда он приехал.
    В райцентре купили новую дверь, но она оказалась немного короче нужного размера. Ну, разные по высоте двери бывают, и, видимо, рабочие об этом не знали, и замерить старую не догадались. Лично я, не первый год бывающий здесь, нимало этим не был удивлен.
    Ну, стали ставить новую дверь — а чего, деньги-то уже потрачены, и что, теперь ехать обратно менять, что ли?
    Вынули старую дверь, разобрали косяк и вставили новую. Но только вставили — как проще.
    Вечером директор пришел домой и остановился, как вкопанный, перед новой дверью. Дверь стояла ровно и уверенно, замок был закрыт, промежуток по высоте был заложен кирпичом.
    Порог двери был на высоте колена.

Чужие

    Захотелось даже поставить эпиграфом этой части рассказа стихи Киплинга:
    Несите бремя белых и т.д…

    Но это было бы слишком высокопарно. Мы в свое время всей страной выбрали альтернативный, туземный образ жизни и до сих пор его придерживаемся. Что нас пока спасает — открытость на данный момент границ и европейское самосознание, каким-то образом сохранившееся от дореволюционных времен. Ну, и территория с природными богатствами — доставшаяся нам от тех же времен. А такие места, как Ильтикен — они и до сих пор внутренние колонии. Туземцы руководят туземцами во второй степени.
    Вообще, не всё так однозначно. Я всегда утверждал, что надежда Ильтикена – это молодые девушки. Они, как и везде, симпатичны, ухожены и начитанны, и веселы, насколько это здесь возможно. Они хотят нового, любят поболтать и полазить в инете, пообщаться с заезжими людьми – и по этой причине кое-кто из управляющей компании любит ездить сюда в командировки. На улицах дети здороваются с приезжими. Вдруг, неожиданно, пожилой технический специалист высказывает интересные, продуманные вещи о производстве и вообще о жизни. Беда в том, что девушки выскакивают замуж и уезжают отсюда, дети вырастают, начинают бить всё вокруг, пограбливать и садиться в тюрьму, а пожилые интеллигенты стареют и тоже либо уезжают, либо их не видно – пьют, болеют, уходят…
    В Ильтикене всё несколько отличается от других краёв, и, к примеру, организовать работу бригады или предприятия так, как, например, в Красноярске, Челябинске, Приморье – не получается. Там собрал народ, ознакомил с задачами, правилами и инструкциями, установил зарплату – и так или иначе всё завертелось – вышли на работу, сделали то-то и то-то, или не сделали, разобрались почему, поспорили, что-то сломалось, заказали, починили, потом кто-то уволился, кто-то пришел, пересмотрели зарплату… Люди планируют, обсуждают, спорят, что-то предлагают, пишут акты и протоколы. Всё, в общем, осмысленно.
    В Ильтикене всё выглядит несколько по-другому. Ну, набралась бригада для какого-то дела. Но никто не гарантирует, что через несколько дней эта бригада просто выйдет на работу. Не факт. Просто завтра нет её с утра, и всё. Либо напились все и по домам валяются, либо в отделе кадров с заявлениями. Почему? А вот платите мало, мы уже на другое предприятие устроились. Или – да всё равно план не выполним в этом месяце, чё упираться-то. В объяснительной пишут – мы, бригада экскаватора номер такой-то, собрались на плановый ремонт и напились до состояния алкогольного опьянения, потому что больше нам собраться негде. Любая техника и любой агрегат здесь работает вполовину меньше, чем на аналогичном предприятии – ломается всё, что может ломаться, внезапно, надёжно, неоспоримо. Или вот пример. Утром водители самосвалов после начала смены час стоят, не подъезжают к экскаваторам – ну, там, поговорить о том, о сём, не спеша заправиться, планы обсудить, кто куда поедет (это не мастер решает, кто он такой? мало ли чего кто сказал). Директор провел беседу несколько раз, вломил кой-кому, наказал. Ладно; после начала смены все, как один, едут к экскаваторам и загружаются один-два раза; смена начинается в восемь, полдевятого все ездят. После этого, когда директор собирает всё руководство на оперативку, все как один останавливаются и стоят ровно час. Это значит – отдайте нам наше время, мы так делаем всегда. Бывают случаи, когда разворовывают буровой станок, крадут трубы, приготовленные для ремонта котельной поселка – это всё делают свои люди, работающие на другом станке и живущие в этом поселке. Воруют топливо, уголь из котельной, запчасти, инструменты. Горячую воду из водопровода пускают в батареи для обогрева квартир и далее в канализацию. Расходы на подогрев воды бешеный; – а чё, греют плохо, а администрации по хрену. Как-то раз министр энергетики края, приехавший на аварийный ремонт котельной (чудом тогда не разморозили систему отопления поселка), побывав на ночной вахте, поразился – слушайте, ну таких, как ваши, я еще не видел.
    В Ильтикене нет понимания общего дела, задачи – выполним или не выполним план, как будут в следующем месяце взаимодействовать карьер и обогатительная фабрика, что будет через год, кто заменит главного механика, который собрался на пенсию, кто конкретно будет устранять замечания очередной инспекции. Здесь мало кто что обсуждает и никто не предлагает ничего нового. На совещаниях либо просто отчитываются за прошедшие сутки, либо, отруганные руководством за невыполнение плана или аварию, валят вину один на другого. Здесь редко улыбаются и почти не шутят. Не предложат чаю командированному, водитель в аэропорту не позвонит ему и не подойдет встретить – сам ищи, никуда не денешься, чего на тебя деньги тратить. Руководителей компании побаиваются, иначе бы били. Не сомневайтесь – так и поступят, если вечерком пересекутся в кафе, по состоянию «весёлости». Здешняя зарплата не большая, но и не маленькая, но все и всегда говорят, что платят мало, сколько бы ни платили на самом деле.
    На компьютерном бланке в названии предприятия крупным шрифтом написано — аткрытое акционерное общество. Ниже текст — бессмысленное объяснение повышенного расхода топлива за счет холостых пробегов, ремонтов, дождя и ветра. (На самом деле топливо своровано). Дата, подпись пяти человек. Сверху, рядом со словом "аткрытое", виза директора. Руки опускаются.
    Ильтикенцы недрогнувшей рукой по весне зажигают сухую траву по лугам, и приходит огонь на тысячи, десятки тысяч гектар (незабываемый багульник по перелескам помните? Ну, а какая разница?). Тут, как я упоминал, нет большой разницы между ними и жителями Подмосковья, байкальцами, самарцами и другими россиянами. Спроси любого подростка с пустыми глазами и коробкой спичек – а зачем? Будет (если нет возможности тебя послать) бессмысленно смотреть куда-то мимо, двигая челюстями, либо скажет что-нибудь вроде – а хули? чё не зажечь-то?
    Практически все ильтикенцы охотники. Иными словами, у большинства есть оружие на руках. Косуль ильтикенцы называют козами, беспощадно бьют их из ружей и увлеченно рассказывают о всяких эпизодах этого действа. Это самая популярная тема местных разговоров.
    Во всем поселке нет ни одной художественной детали, которая хоть как-то могла бы украсить постройки советской эпохи. В управлении комбината я нашел две. Это витраж советской поры на лестнице, изображающий рабочий класс, и стилизованную надпись «Ильтикенский ГОК» на входе. Но ее не видно летом из-за рощицы тополей, посаженных перед входом в управление сразу после строительства и с тех пор ни разу не приведенной в порядок. В рощице валяются старые железки и автомобильные покрышки, через них пророс желтый жесткий бурьян. Под разными углами протоптаны тропинки, по которым ильтикенцам удобнее ходить.
    Зимой все это слегка присыпает неглубоким слоем снежка. Мерзлота поднимается из глубин наверх и становится каменной. Насквозь промороженный солнечный воздух со звоном колышется над ней среди сопок, березово-лиственничных рощиц и дальних лугов, желтеющих пучками жесткой травы.

    Вообще-то, в Ильтикене все приезжие – еще до начала восьмидесятых здесь была только станция трансконтинентальной дороги, больше ничего. Но так или иначе здесь все подразделяются на три категории: те, кто жил здесь до начала смутных времен и их потомки; те, кто приехал сюда позже из окрестных районов; наёмные управленцы и рабочие, не имеющие собственного жилья. Последних, как уже было сказано, не любят, и им приходится трудно в работе и общении. В их адрес цедят нехорошее сквозь зубы, их указаний не слушают, им недоплачивают обещанной зарплаты, распускают о них всяческие слухи и россказни. Поскольку в адрес управляющей компании ругаться боятся, неприязнь достается «засланным».
    Ситуация складывается такая: поскольку местные либо работают плохо, воруют, либо среди них нет нужных квалифицированных специалистов, — управляющей компании приходится приглашать сюда таковых. Однако, разобравшись, что к чему, люди бегут отсюда, и поэтому приезжим приходится платить другие деньги. У простых ильтикенцев это вызывает раздражение, непонимание. Людям всячески вредят и радуются их неудачам.
    Именно приезжие поддерживают оборудование комбината в рабочем состоянии, планируют производство, стремятся что-нибудь изменить в лучшую сторону; вообще, только благодаря им жив посёлок. Именно на них полагается управляющая компания – они не воруют и на них можно воздействовать через деньги и их квалификацию. Немногие это понимают, и когда очередной специалист уезжает, это воспринимается как маленькая победа – аа, не выдержал, так-то вот; и вообще от тебя толку мало было. А если со скандалом, то совсем здорово. Как-то раз молодой энергетик, в усмерть заеденный на работе своими ильтикенскими коллегами, подал на увольнение, а получив деньги, напился и лежал на улице. Потом директор комбината, тоже, естественно, засланный – рассказывал, как на следующее утро, когда обсуждалось это событие, он ловил сияющие торжеством взгляды подчиненных – вот! вот кого вы нам присылаете! До сих пор на предприятии нет начальника технического отдела, ключевой фигуры на любом предприятии – не срабатываются таковые с местной публикой, и люди даже не понимают, кто к ним приехал. Компания не хочет отпускать специалистов, уговаривает, пытается задержать под разными предлогами, повышает зарплаты (соответственно, этого местные не понимают и считают себя обиженными – ведь они просто не представляют себе технический уровень нормальных специалистов, они его никогда не знали) – но те всё равно уезжают, ведь не деньги решают всё. Были случаи, когда люди бежали втихаря, оставив документы; кое-кого служба безопасности снимала с поезда. Но ведь все равно не удержишь.
    Приезжим говорят, в глаза или за глаза – мы не хотим и не будем вам подчиняться, мы такие, как есть, и другими не будем.
    Только ведь это их единственный выход, если они хотят изменений – становиться другими людьми, выходить из состояния забитой, но своенравной и вороватой массы. Она, эта масса, имеет критический объем, но если ильтикенцы уезжают на другие предприятия, появляется шанс. Случаи известны.
    Теперь о другой стороне дела. О назначенцах.
    Один из директоров управляющей компании, долгое время находившийся на этой должности и нанесший наибольший вред ильтикенскому ГОКу и ряду других российских предприятий – мой одногодка и коллега, волею судеб заброшенный на этот пост за неимением других, нормальных, управленцев. Таково наше время. Люди подолгу сидят на самых высоких управленческих должностях, выкачивая из всего прибыль для своих хозяев, получая зарплаты и «бонусы», официальные и иные, разоряя и уничтожая всё вокруг себя, в том числе и здравый смысл, — и не понимая, что, с точки зрения общего прогресса человечества, — таких, как они, вообще не должно быть. Нигде. Но вот этот не просто был, а сидел на директорском посту много лет – ну и как бы всё нормально, всё как надо – комбинаты работают, металл добывается, прибыль и бонусы идут – а наверху никто не разбирается, за счет чего и какой ценой все это происходит. В этой организации ради поднятия собственного престижа были изобретены почти министерские посты – так вот он стал потом таким министром. В этом рассказе он будет называться Моня, ну, скажем, Моцкин, что-нибудь в этом роде. Люди посмеивались – да уж, Моня-министр…
    Моня, толстенький человечек со злыми выпученными глазами и щеками, руководил скандально, визгливо, беспощадно. У него было задание – запустить ильтикенский комбинат любой ценой, и он это сделал – наплевав на все проекты, заставил выгрызть все запасы руды ближе к поверхности, насобирал себе подобных специалистов и менеджеров, совершенно не разбиравшихся ни в производстве, ни в управлении. Но был запас прочности, накопленный на предприятии в советские времена, — на нём Моня и выехал, взяв авансом этот резерв и переложив его на других директоров, пришедших после него. Моня заставлял перегонять экскаваторы из породных забоев на руду, не дожидаясь вскрытия и подготовки рудных запасов; визжа и брызгая слюной, матерился на специалистов, кидался пепельницей на оперативных совещаниях. Он закрыл линию по производству щебня, поскольку решил, что щебень всё равно своруют, и нет никакого смысла выпускать его. Обнаружив на школьном стадиончике поселка старую конвейерную ленту, постеленную там на беговые дорожки, Моня распорядился ее снять и поставить обратно на конвейеры – экономия это, и дети должны понять.
    Моня ненавидел тех, кто с ним спорил, особенно тех, кто спорил по делу, то есть специалистов, и под разными предлогами их увольнял. Одного он сразу невзлюбил, поскольку тот пришел на встречу в нелепой ковбойской шляпе, привезенной откуда-то из визита по обмену опытом; за это Моня решил его уволить, и как только представилась такая возможность, уволил. Для подачи пара на обогатительную фабрику Моня не стал приобретать модульную котельную (дорого) – он решил приобрести из госрезерва по дешёвке старый паровоз, коих много в свое время стояло на паровозных кладбищах страны. Паровоз был доставлен на ближайшую станцию и с неё был протащен бурлацким манером по тогда еще асфальтовой дороге через весь Ильтикен. Асфальт выламывался кусками, паровозные колеса чертили по нему кривые глубокие борозды. Но паровоз все же гордо встал на приготовленное место у фабрики и там героически задымил. Дымил он, правда, недолго – паровоз-то старый, ржавый, быстро прогорел до дыр. Тогда был куплен другой паровоз и поставлен рядом с первым. Там они и стоят до сих пор, превратившись в ржавую труху – но тогда у Мони была возможность похвастаться на бизнес-тусовках – вот вы, мол, офисные хомячки, сидите тут за бумажками, а у меня – паровоз! Позже, когда Моня был назначен на одно из предприятий в восточной Европе, он там вознамерился таким же образом обеспечить фабрику паром, но там требовалось по мощности уже целых десять паровозов, и после того, как Моня это там предложил, обнаружив свою энергию и компетентность – он быстренько был отправлен обратно в Россию руководить некоей нефтяной компанией, отобранной у одного проворовавшегося полуолигарха. Там он и застрял надолго, поскольку разрушать пока больше ничего не нужно, а другого Моня не умеет. Имя и дела его в прежнем коллективе стали некоей легендой-анекдотом. Его часто вспоминают, в соответствующем контексте. А чего, страна должна знать своих героев. Обращайтесь за справками, я с удовольствием назову вам имя и фамилию.
    Но, как бы то ни было, Ильтикен заработал и стал исправно выдавать металл на мировой рынок. Дело дошло до того, что акционеры организации, находящиеся в Лондоне, стали присылать управленцев-англичан – поверили, что здесь всё в порядке. Ильтикен на какое-то время действительно уподобился колонии. Ну, естественно, управленцы эти тоже оказались не лучшего качества – к нам других и не присылают – и в очередной кризис, когда упали цены и голый зад всей компании предстал во всей красе – обнаружилось полное отсутствие резервов, технических возможностей и квалифицированных кадров – англоязычные пришельцы испарились в мировое пространство со своими миллионными бонусами, немедленно снятыми со счетов.
    Когда в ильтикенский кабинет Мони, пошедшего на повышение, въезжал английский управленец, он зачем-то потребовал убрать из кабинета всю помпезную мебель, с превеликим трудом завезенную сюда Бог знает откуда, и привезти другую. Мне рассказали эту историю, и я в шутку предположил, что подданный короны, но этнический иорданец, не мог пользовать мебель, ранее обжитую другим альтернативным семитом, – и еще не окончив шутки, я понял, что, скорее всего, это именно так и было. Современные менеджеры азиатского плана просты, как мухи (пока это писал, прихлопнул комара). Другой его англо-австралийский коллега, Найджел, относился к своей должности как к ссылке (что, видимо, тоже так и было), и угрюмо брюзжал, развалившись в директорском кресле, что как же это так вышло, что в космос полетели не мы, а вот всё это. Однако же это именно он в последний кризис убеждал местных специалистов забить на "всё это", не делать вскрышу вообще и выбирать последние остатки руды перед своим бегством, — как он рассчитывал, в Англию, но поскольку там не любят проходимцев – то, по всей вероятности, в какую-нибудь Гвинею. К слову сказать, этот Найджел приехал из автсралии (так написалось по-быстрому, и даже исправлять не хочется) в тапочках и каких-то штанах с пузырями на коленях, похожих на пижамные, и так и отбыл в них в Ильтикен через Москву…
    «Беглый грек Ламврокакис, пойман на базаре, торговал на рынке губкою и орехами. Пойман и посажен на губернаторство»…
    Кроме Мони и англичан, здесь еще было много назначенных директоров и их замов – больших и маленьких, худых и толстых, весьма посредственных специалистов разного рода, как-либо относящихся к производству. Кто проработал два-три месяца и не справился, кто продержался около года. Ничего принципиально они здесь не изменили. Имён и фамилий их никто не помнит. Их нету. Их было около двадцати.
    В кризис, после бегства англичан, положение дел спас огромный и усатый Малиновский – единственный директор, который проработал здесь два с половиной года и всегда с душой относился к Ильтикену. Его никогда не любили в компании, поскольку он имеет горное образование, ненавидит идиотов, давая им это понять, и не знает английского языка. При угрозе остановки предприятия он понадобился, был принят директором отделения компании и вытащил ильтикенский комбинат из минуса по крайней мере к нулевому балансу. Для этого он выгнал из своей структуры всех идиотов, которых смог, а в Ильтикене заменил службу безопасности и охранное предприятие, чем сразу же поднял извлечение металла из руды на несколько процентов и резко снизил потребление материалов и дизельного топлива. Из управляющей компании было выметено поганым веником всё, что связано с «тимбилдингом», «корпоративной политикой», «бизнес-процедурами» и всякой дрянью, которой набиты мозги современных тупоглазых выпускников «бизнес-академий» (это такие учреждения, основанные развитыми влиятельными государствами, в которых принимаются молодые энергичные люди из развивающихся государств, и там им внушается некая чепуха из запутанных понятий и примитивных формул, сродни марксизму. Это делается для того, чтобы молодые люди не думали о действительных вещах и тупо помогали в вывозе из этих стран материальных благ). В итоге на определенное время снизилась себестоимость, и Ильтикен смог продержаться на плаву до того момента, когда цена на металл, вначале немного поднявшаяся после кризиса, снова пошла вниз. Но деньги на модернизацию производства и ликвидацию технических ошибок, сделанных в прошедшие годы, взять неоткуда. На момент написания этого текста положение дел незавидное и вновь встает вопрос о закрытии комбината. Этого не произойдет до переизбрания кремлёвских лепреконов на очередной срок, или же олимпиады — а после этого начнётся опустение. И оно может стать последним в истории поселка.

Швили

    Одним из руководителей Ильтикенского ГОКа в самые последние, посткризисные, времена, был известный в советские годы директор крупнейшего угольного разреза, которого мы здесь назовем Швили (так его и звали за глаза в Ильтикене). Это низкорослый, сутулый, деятельный человек с глубоко сидящими черными глазами, нависающими седыми бровями и отвлеченным взглядом, направленным то куда-то в сторону, то прямо в глаза собеседнику. Он разговаривает либо прибаутками, либо лозунгами и никому никогда не дает покоя. Ему уже за семьдесят, но его энергии, кажется, хватит для работы целого ильтикенского феррометаллического завода. В постсоветские времена он внутренне не принял происходящие перемены, и в эпоху делёжки предприятий и должностей ему пришлось уйти с руководящих постов. У него крайне неспокойный и непримиримый характер, ему нужны рекорды и подвиги во всём, за что бы он ни брался – что в работе, что в личной жизни. Из-за этого ему чрезвычайно сложно работать в современной нашей стране, где постоянно нужен какой-то компромисс между теми, кто производит и теми, кто распределяет. Сейчас такие, как Швили, специалисты высокого класса, должны быть востребованы хотя бы для поддержания деятельности разрушающихся производств – но они не вписываются в существующие феодальные отношения, схемы отмыва денег, портят работу этих схем, иерархию начальников и работу их с подчиненными, и на своих постах долго не задерживаются. Так в итоге произошло и со Швили, плюсом к этому подошли ильтикенские национальные особенности, придавшие теме определенный колорит. Вообще, сейчас появление профессионала на производстве и его решения, как правило, выставляют менеджеров и финансистов во главе с так называемыми хозяевами бизнеса, — идиотами, что и является правдой действительности, а никому из них этого не хочется.
    Бывает и по-другому. Пожилой профессионал, работая у бизнесмена, лоббирует его интересы в разных организациях и госучреждениях, при этом зная, что эти интересы имеют мало общего с благосостоянием промышленности и государства. (Я уж не говорю о гуманитарной сфере). Это оплачивается, иногда хорошо. Многие выбрали и такой путь.
    Третий путь для специалистов советского времени – работа в экспертных государственных и полугосударственных организациях. Поскольку финансисты и «силовики» ни в чем не разбираются, им необходимо иметь много экспертов. К сожалению, у нас еще многие не понимают вред, наносимый нашей законодательной системой самому развитию нашего общества. Дело в том, что, в силу нашего мнимого патриотизма, выпячиваемого статуса великой державы, мы почему-то считаем, что наша законодательная база имеет право на существование. Но дело в том, что давно изменилась схема владения собственности, а реального государственного контроля за тем, что якобы этому государству принадлежит, не существует. Да, конечно, сейчас положение дел и с безопасностью работ, и с состоянием оборудования, и с экологией хуже некуда. Но вместо того, чтобы изучать исторический и законодательный опыт государств, оказавшихся в аналогичном положении в свое время, и принимать похожие меры и законы, наше руководство упирается в старые советские законы и нормативы, пытаясь как-то приспособить их к современности. Сказано: нельзя влить молодое вино в старые меха. Но вот сейчас контролирующие организации, пытаясь что-то наладить, придумывают какие-то новые нормативы, инструкции, требования, и заставляют полудохлые, разворованные предприятия все это выполнять, и никто не интересуется, за чей счет это будет выполняться. Во главе этого провозглашают какую-то модернизацию. Так не модернизировать ничего; в советские времена модернизация выполнялась рабски-покорно, в развитых государствах за счет интеллектуального класса, честолюбия и конкуренции – а у нас за счет чего? А старые специалисты добросовестно, с карандашами и бумажками, опасливо косясь в сторону компьютера, прописывают очередные методические рекомендации, нормативы, дополнения к давно устаревшим законам – подобно тому, как еще не замученному врачами, еще не старому организму прописывают какие-то устарелые антибиотики, которые только в отечественных больницах и можно купить и над которыми современные прогрессивные бактерии, попробовав их, пьяно хихикают.
    И, сами понимаете, работают эти люди не только добросовестно. Иногда бывает очень дорого отбиться от таких радетелей государства. Любое наше предприятие вынуждено закладывать серьезные деньги в свой бюджет ради выполнения нормативных требований. Различные "росхреннадзоры" и "территориальные органы" обкладывают различными видами мзды и отчетности, не несущими никакой пользы, кроме поддержания деятельности этих организаций.
    Швили пришел в управляющую компанию по рекомендации моего друга – профессора горного университета. Ему предложили вначале съездить ознакомиться с комбинатом, но он сказал – а чего знакомиться, буду работать сразу. Он приехал в Ильтикен с одной дорожной сумкой и сразу же взялся за дело в должности директора по производству. В его годы — он приезжал на предприятие с самого раннего утра и уезжал часов в восемь-девять каждый день, в том числе и в выходные. Боевой и настырный, он сразу же попытался командовать, погонять народ, выдвигать лозунги, настраивать на цифры, выполнение и перевыполнение. Не на тех напал, однако. Швили думал, что ему будут подчиняться, как на социалистическом предприятии или хотя бы на предприятии организованном, с дисциплинированным коллективом. Он считал, что для начала достаточно будет его имени и авторитета, — но это на других предприятиях, а в Ильтикене таких авторитетов нету. Его выслушали с каменными лицами и сразу же начали вредить и противоречить. Его за глаза называли клоуном, Черномором, а в глаза говорили, что он дилетант и может работать только при социализме, а у нас тут другое и он в этом ничего не смыслит. Ему под различными предлогами не платили обещанную в компании зарплату, и мне, будучи одним из управленцев компании, приходилось несколько раз докладывать об этом руководству – но деньги так и не были выплачены. На него были вылиты ведра всяческих кляуз, ни одна из которых не была правдой. Тех специалистов, которых он пытался привести в помощь себе на различные должности, не воспринимали, запирались от них в кабинетах, прятали от них документы, им не доплачивали, не селили в нормальных квартирах и т.д. Люди не выдерживали, нервничали и уезжали. Местные тихо радовались.
    Тогда Швили поступил по-другому. Видя, что его не воспринимают как специалиста и начальника, что директор (на тот момент директор был из местных) и руководство компании не поддерживают его, он совершил обходной маневр – взялся помогать главному диспетчеру. Таким образом, в его руках оказался хозяйственный транспорт – грузовики и самосвалы, краны, все волги и уазики. Вскоре он смог диктовать условия всем комбинатовским управленцам, которые волей-неволей вынуждены были приходить к нему в кабинет и с ним беседовать. Через пару месяцев он с кем-то подружился, кого-то прижал, кого-то задобрил, и при этом он разузнал все порядки и связи на предприятии. Другой темой стала продажа металлолома, которым в изобилии проросли все окрестности комбината. В руках Швили появились живые деньги, которые находились в его личном распоряжении и которыми он стал закрывать всяческие аварийные простои и мелкие нужды различных служб. Его зауважали и стали приходить общаться. Кое-то, наоборот, взревновал и озлился, но это уже не играло в деле большой роли. В отличие от многих руководителей, Швили умел разговаривать с рабочими, выслушивать их бесконечные неосмысленные претензии на тему того, что «мало плотют», техника плохая и работы много, выслушивать их, когда поддакивая, когда делая верные замечания. Он с советских времен умел пользоваться безусловным вниманием малограмотного, но не по собственной вине, пролетариата, — к отношению лично к каждому рабочему серьезного руководителя, подсознательно воспринимаемого ими как представителя другого, думающего, класса или общества. Это было во все времена и есть сейчас. Отношения «барин-мужик», «подчиненный-начальник» не исчезли до сих пор в любом обществе, и тот, кто владеет этой темой, и есть настоящий начальник. Пользоваться пониманием таких отношений дано немногим, это сродни педагогике или артистизму. Швили был из таких педагогов, и у него стало получаться. Через полгода он знал всё на предприятии, и появились результаты – производительность пошла вверх, люди стали принимать более-менее продуманные решения, встречаться в местном кафе пообщаться на темы производства и так, по-личному; стали принимать повышенные планы и выполнять их. Когда Швили приезжал в карьер, экскаваторщики и водители БелАЗов останавливали машины и выходили поздороваться, а знакомый мне шофер, часто встречавший меня в аэропорту, как-то обмолвился – у нас появился живой человек. Швили, как ему и было свойственно, то отпускал шуточки, то провоцировал руководителей на совещании всякими заявлениями в виде лозунгов и претензий, то ругался, то советовал, то рассказывал всяческие случаи из своей прошлой деятельности. Но этими-то своими рассказами он сильно вредил себе честолюбивым, но недалеким местным управленцам и менеджерам управляющей компании – современные люди вообще не признают авторитетов; кроме того, люди хотят как-то самореализоваться, а в наше время для этого условий мало – масштаб дел не тот, — и поэтому личностей у нас не любят, им попросту завидуют.
    Три обстоятельства сыграли свою роль в том, что Швили уехал с предприятия. В конце концов кризисные мировые цены на металл упали до того уровня, что вся компания, а не только Ильтикен, вошла в убыток – и тогда стали присылать наблюдателей для доклада начальству, вплоть до самого олигарха – а что там все-таки происходит и где можно сэкономить. Тогда выяснилось, что в процессе продаже металлолома кто-то что-то стырил, у нас по-иному не бывает. И тогда сыграли свою роль кляузы на Швили – вот это его, мол, затея была. Ну, и под это дело стали менять директора, а Швили стали задвигать на третьи позиции, при этом даже с ним не посоветовавшись. А он всю жизнь был именно на первых должностях, его даже должность директора по производству тяготила – и он вспылил и сгоряча в три дня уволился, не захотев ни с кем разговаривать. Через месяц производительность карьера упала до прежнего уровня и с тех пор больше не поднялась. Сразу же уволилось пятеро ведущих специалистов, не глядя на обещания и повышения зарплат – просто люди поверили в какую-то организацию и общее дело, а с уходом Швили они потеряли интерес к ильтикенским реалиям.
    Те ильтикенцы, кого Швили не устраивал, обрадовались, и стали работать по-старому – так, как всегда работали, сегодняшним днем и «по наитию». Чего-нибудь нарисуем, что-нибудь накопаем, как-нибудь переработаем. Авось не закроют. Насчет последнего они ошибаются – у нас и не такое закрывали.
    Швили сильно переживал. Ему нравилось что-то менять в ильтикенской жизни. Вообще, для него происшедшее было чем-то несообразным его представлениям. Когда человек с соответствующим образованием точно знает, что нужно делать на горном предприятии, чтобы вытащить его из провала, когда его только начинают ценить и уважать – и вдруг приходят полуграмотные люди, отдаленно представляющие себе процесс, но волею современных обстоятельств поставленные принимать решения – и совершают эти непродуманные действия, основанные на чьем-то дилетантском мнении и сиюминутной выгоде – это не все могут принять безболезненно для здоровья. Но кого сейчас волнует здоровье, знания, личное благо знающих людей? В лучшем случае их используют так, как описано выше.
    Общая цель одна — усидеть. И как можно дольше. Временщик думает о времени — о продолжительности сидения, а не о процессе.
    Недавно умер восьмидесятилетний бывший министр угольной промышленности, до конца дней пытавшийся участвовать в работе государственных организаций. Роль его в наши времена сводилась к положению свадебного генерала – он участвовал в заседаниях различных комиссий и комитетов по запасам полезных ископаемых, деятельность которой сродни возне жирной крысы, пробравшейся на продуктовый склад; но крыса эта в нынешней организации управления государством, к сожалению, имеет должность указующую. Все месторождения давно уже распределены по соответствующим олигархам, запасы их продаются за рубеж, а прибыль уходит из страны через офшорные компании. «У тебя ничего не нет; ты – голодранец…». Но зато есть у голодранцев министерства и комитеты, выпускающие нормативы и рекомендации для тех, кто еще что-то пытается здесь организовать. Здесь, не в Лондоне и не на Рублевке. И этим окончательно отбивают у предприимчивых людей желание хоть что-то изменить. И так уже хуже некуда, так вот вам еще всяческие предписания. «А ну его к лешему; давай и я тоже чего-нибудь стырю и попилю, а там хоть дети порадуются!..»
    Мир праху твоему, бывший советский министр.
    Хочется пожелать Швили еще что-то создать и увидеть результаты своего труда. Они все же видны в Ильтикене. Люди помнят его и часто упоминают в разговорах. Немного, но изменились их разговоры, мысли, отношение друг к другу.

Перспективы

    Так или подобным образом в современной России делаются дела. Ильтикен вряд ли дотянет до светлых времен. Да и будут ли они? Я долго писал этот рассказ, и за это время прошли выборы, к которым «партия» «едунов» готовилась основательно и с тревогой, боясь перемен — но после выборов пока легко справляется с ними. Тревога и у меня – людей этих народ не любит всё более осознанно. Может быть проблемно с ними, когда мы будем спихивать их с насиженных мест.
    Край, в котором находится Ильтикен, считается одним из самых тяжелых и запущенных регионов нашей страны. Но любой выходец из любой провинции наверняка видит здесь что-нибудь похожее на его местную действительность, а москвич или питерец – своих знакомых менеджеров хотя бы.
    Здесь нужно все менять, но реорганизацию производства нужно было производить еще в девяностые годы. Сейчас уже никто не даст на это денег, да и если это окупится, то в такие сроки, о которых нынешние временщики и слышать не хотят — проще свалить на заработанные средства в родной Лондон. Нет уже и специалистов, которые смогут составить нормальный проект и реализовать его. Ну, а надеяться на невесть откуда могущую взяться производительность труда и желание что-либо изменить — мягко говоря, наивно. Все всё вокруг сейчас уже знают и видят. Да сюда даже губернатора искали долго среди различных "едунов", чтобы вместо предыдущего сел. Самое страшное, когда этим уже никто не хочет управлять. Уже и гусеница нейдет кушать листочки. Тут ведь вдруг судами стали грозить — так какой же смысл?
    Наивысшая производительность труда здесь, видимо, может быть достигнута, если окружить Ильтикен колючей проволокой с вышками – что и осуществлял в свое время усатый дядя-абрек со товарищи. И, если честно, иногда, глядя на Ильтикен, этого хочется. Уж вот тогда-то, думается, наступит здесь порядок и благоденствие. Но это мы только путаем причину и следствие, как это часто делаем, рассуждая о временах коммунизма (того самого, с колючей проволокой; — ведь коммунизм – это пока что не более, чем — то, что построили коммунисты). Именно благодаря тому самому «порядку» существует такое место, как Ильтикен, и такая страна, как современная «Российская федерация».
    Безгласная, бестолковая, ворующая масса, всё в себе уравнявшая на примитивном, низовом уровне. Ничего не желающая менять и скорбящая о золотых социалистических временах, которые никогда больше не вернутся. Лишившая себя нормальных управленцев и специалистов, интеллигенции вообще, и пытающаяся до сих пор себя в этом оправдать. Дёргающаяся в попытках сохранить свое влияние в мире, и ради этого мнимого влияния пытающаяся поддержать в себе патриотизм. Чего патриотизм? этой ли, к примеру, истории упомянутого края, продолжающейся до сих пор, или сотен подобных предприятий и поселков – или нормального государства, существовавшего до 17-го года, или же — нового государства, помнящего об этом и должного вернуться к прошлому на новом современном уровне? А тогда долго ли мы еще должны воровать сами у себя и терпеть во власти сидящих там проходимцев – сынов и продолжателей дела тех, кто создал такую страну с такой историей?
    Поэтому давайте уже перестанем считать окружающее нас нормальным явлением. В сравнении с «девяностыми» и «нулевыми» годами многое изменилось. Есть Интернет и «блогосфера», а это значит, что не надо получать заказанную руководством информацию из оплаченных газет и оплаченного телевидения, а надо общаться напрямую и придумывать что-то нужное. Или хоть брать за основу придуманное другими, толковыми людьми в других государствах. Хватит нам уже ильтикенов.

2011-2013 гг.