ЭСПЕРАНСА

 

ЭСПЕРАНСА

    В двадцать восемь лет жизнь человека еще очень легка, даже если в его стране происходит Бог весть что. Да, по сути, это всегда и с любой страной происходит, и никто не может предсказать то, что произойдет в самое ближайшее время. Вот была, например, одна страна — стала другая, меняется власть, меняется общественный строй – ну ничего, случается такое, давно пора было. Все заработанные тобой деньги превращаются в ничто, но это нормально – ну революция же.
    Нормально, что нет семьи, квартиры, реально оплачиваемой работы. Что ты совсем не думаешь над своим будущим – но точно знаешь — всё то, что случится в ближайшее время – преодолимо, интересно, заманчиво. А ведь случится. В этом возрасте, бывает, поговариваешь себе и остальным – да я уже пожил, и если вдруг случится самое худшее – это ничего, возможно, я уже познал самое лучшее.
    С этими мыслями люди встречают разруху и войны, для которых двадцать восемь лет – самый рабочий возраст.
    Валентин сидел научным сотрудником в дышащем на ладан институте. Еще велись научные темы и заключались договоры с государством, но этому государству уже ничего особенно не было нужно. Какая там наука – ну революция же. Из окон института были видны и танковый заезд девяносто первого года, и пожар Белого дома в девяносто третьем. На асфальте проспектов виднелись выщербленные борозды от танковых гусениц. Но изувеченное и подкопчённое здание, оплот советского парламентаризма, скоро восстановили – он был заново отбелен и остеклен, и отремонтированные кабинеты кто-то уже и обсиживал – свято место пусто не бывает. Заменили старый герб, похожий на павлиний хвост, — заменили символом озирающейся в разные стороны непонятности. Жизнь как бы налаживалась. Новые претенденты на историческую справедливость всячески крутились и кривлялись, готовясь заселить возрождающиеся этажи власти.
    Деньги на подобное возрождение всегда найдутся в любой стране. И деньги эти же, несмотря на их постоянное обнуление, зарабатывать стало можно, а главное – нужно. И главным было – успеть. Нечто подсказывало, что, в отличие от моральных принципов, деньги являлись большей гарантией выживания в эти непростые времена.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х: После распада скучного, но надежного Советского союза изменился образ жизни всех его уроженцев. Начиналось всё государственным мероприятием, названным «перестройкой», продолжилось изменением структуры власти, а закончилось тем, в чем вы живете сейчас. А предполагалось всё совсем по другому сценарию – если он был вообще, этот сценарий.

    Еще пару лет назад Валентин гордился принципами и утверждал на всяческих посиделках: да чтобы я – и воровать-торговать? да никогда! не дело это для человека с высшим образованием и развитой моралью. И что наука будет всегда, и нужно вкладывать в нее деньги, и это понятно любому государственному деятелю, хоть как разбирающемся в общественном устройстве – кто бы там ни дорвался до власти. Это сейчас там скачут разные проходимцы – это бывает — но прийдет время, и все возьмутся за ум, и всё пойдет по-нормальному, других вариантов быть не может.
    Интересы человека в двадцать восемь лет еще не очень выходят за пределы наивных ощущений всеобщей справедливости, вечности жизни, физической близости с противоположным полом и духовной – с друзьями. Конечно, появляются какие-то сомнения, но не понятно, касательно чего. Так-то все нормально, жизнь идет. Много знакомств, дел, споров, событий. Ну, там — работа, тренировки в спортзале, посиделки-выпивки, кое-какие поездки по стране к друзьям, на сколько денег хватает – и времени свободного нет, и жизнь весела, нова и интересна.
    Вот только жить нужно было — где-то, то есть в конкретном пространстве. С родителями и братом в двухкомнатной квартире было как-то не очень способно, и вторую часть жизни хочется прожить по своим порядкам и интересам – есть подозрения, что она будет отличаться от части первой. Поэтому Валентин записался в жилищный кооператив – заранее понимая, что денег на строительство нет и зарплаты научного сотрудника не хватит никаким образом с любыми приработками – чтобы построиться, нужно было иметь восемь таких зарплат. Государство продолжало разглагольствовать про самоокупаемость науки, и это означало – да крутитесь вы сами как хотите, на то вы и ученые. И теперь действительно нужно было что-то крутить на предмет реального заработка. Научный руководитель Валентина очень хорошо к нему относился, и когда тот рассказал о кооперативе и планах на будущее, — обрадовался и сказал:
    - Очень хорошо, значит, Валентин Валерьевич. Теперь я знаю, что можно заключить еще пару договоров с предприятиями. И вообще, готовься возглавить работу по теме, о которой, значит, мы с тобой говорили. Она теперь твоя. Параллельно по ней ты наберешь материал для кандидатской; — точнее говоря, закончишь его набирать, у тебя почти всё есть. Еще годик, и можно, значит, приступать к написанию.
    Но Валентин знал, что этот путь (кандидатская – докторская), был, мягко говоря, проблемен и долог, и не совсем понятно – чего ради. Ритуал, который предстояло выполнить, не сулил ни в будущем, ни тем более в настоящем никаких материальных благ. Государству пока что не нужны были ученые, а насчет того, чтобы доказывать другим кандидатам, что ты тоже кандидат (не все, но некоторые читали Вольтера и кое-кто знал, что означает candidus на латыни) – тут было два пути. Либо потратить на это пару-тройку лет механической деятельности по подбору материалов, публикации работ, печатанию-рисованию и защите, либо привлечь к этому делу студентов и других аспирантов помоложе. Второй путь был позорным для уважающего себя человека и выбирался лишь при условии заведомой бездарности твоей работы.
    Так не считалось на смежной кафедре. Там все было упорядочено: два года ты писал «дисеры» другим, а год писали тебе; вот такая была дедовщина. О действительной научной ценности и значимости, понятно, речь и не заходила. «Сandidat», и всё, чего ещё-то? Валентин хорошо знал аспирантов той кафедры – они вместе тренировались в спортзале института. После защиты они не приобретали ничего существенного, кроме упомянутого титула, и продолжали работать в прежней должности практически за ту же зарплату. И идти с этим по научной жизненной линии – это значило быть фанатиком или гением.
    Валентин любил свою работу, но, увы – ни тем ни другим он не был. И поэтому он ничего не ответил своему уважаемому шефу.
    Шеф тоже не был фанатиком; его докторская была рождена в другие, стабильные времена. О том, что Валентин ничего писать не будет, он догадывался.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х: Не говоря о науке как таковой – «степень» в советские времена и несколько позже имела формальное значение, придающее ее носителю статус – ну, как бы интеллектуала. Не смотря ни на то, каким путем она получена, ни на то, что — имеется ли за ней действительно что-либо научное. Когда-то она задавала стабильную прибавку к окладу и более-менее понятный жизненный путь. До самых 00-х годов научная степень вызывала уважение в руководящих слоях общества, потом у власти оказались лица со сплошь фиктивными степенями. С уровня своего интеллекта они и ко всей научной деятельности в целом отнеслись соответствующе.

    Не очень-то правильно в литературе делать отступление, забегать вперед лет на двадцать и назидательно резонерствовать — что там стало потом да как. Но вот такой уж у нас рассказ, в ущерб художественности разбавленный реальностью. Валентин рассудил тогда верно, подозревая государство в худших намерениях; так оно себя и в дальнейшем показало. Уже тогда история его была значительно рассекречена и оценена, и были выявлены основополагающие качества, одним из которых оказалась фундаментальная глупость — но каяться в ней оно не собиралось. И теперь еще не собралось. Государство это и посейчас «пилюёт» на ученых. Оно не только их не поддерживает, но даже не смирилось с их наличием и количеством и недавно решило заняться их неразумной и нерасторопной академией. Обнаружилось, что ученые вороваты, среди них много лжеучёных, диссертации их фальшивы и недвижимостью своей они распоряжаться не умеют – поэтому этим делом надо заняться.
    (Вот в ней-то, в недвижимости, всё и дело. Дело мещанина и ростовщика. «Первое лицо» с подручными уселось на «нефтегаз», а вторым уже не достается – ну, тогда займемся недвижимостью)

    Как и все достаточно молодые люди того времени, Валентин от случая к случаю «гонял мармелад», но успехов на этом поприще он не достиг.

    Примечание для родившихся до 50-х и не ранее 80-х: Тогда был такой анекдот: встречаются на улице двое так называемых брокеров и один другого спрашивает: — Вагон мармелада купишь? – Куплю, а сколько стоит? – Миллион. – Хорошо, встречаемся здесь же через три дня. И разошлись: один — искать миллион, другой — вагон мармелада.

    Сейчас до сих пор не всем еще понятно, как распределилась собственность после разрушения социалистической системы, куда делось пресловутое «золото партии», каким образом управление предприятиями оказалось в руках невежд-временщиков, преимущественно не русских по национальности или же по сути своей. Не всем понятно лишь по той причине, что советский человек, метастазы которого не вытравятся из генетической памяти русских на протяжении трех-четырех последующих поколений, привык рассматривать свою страну как нечто уникальное, как исключительное явление в истории. А уникальное трудно сопоставить с подобным.
    Поэтому нужно лучше изучать историю других государств и сравнивать с собственной – и в определенный момент, как следует «изучив матчасть» и набрав базу данных, можно понять и сопоставить нынешнее наше отечество – но никак не с серьезными странами, соответствующими в своем развитии определенному состоянию человеческой мысли, восприятия мира и того, что называют экономикой, — а с государствами проблемными, с более низким уровнем самосознания, с меньшим по количеству и качеству интеллектуальным классом, со своеобразными культурами и традициями. Разными путями за прошедшие пару веков эти государства стали колониальными или вроде того — так или иначе зависимыми от серьезных государств-интеллектуалов.
    В зависимых государствах – чудят и капризничают, столетиями мечутся в поисках пути собственного развития, ищут днем с огнем национальных лидеров и мыслителей – а выбирают в них военных, сотрудников спецслужб, недоучек и сектантов с прибабахом. Никакого «золота партии», «национального богатства» в них быть не может, потому что оно должно, соответственно вышесказанному, перейти в капиталы интеллектуального класса – в общем-то, уже внегосударственного, мирового. Ну, а в проблемных зонах лучше предоставить управление проблемным проходимцам – в лучшем случае поддержат хозяйство, в худшем разграбят и развалят, но доход от них можно будет получить всегда, поскольку неумные и нечестные люди — управляемы. И что бы ни происходило в чудном неумелом государстве – всегда оно потянется к мировому процессу, и все отдаст, и всего попросит. И все в нем перевернется и перестроится в очередной раз, с заботливой и вдумчивой помощью извне.
       И вот так-то и происходят все революции, и подобные им идиотически-хаотичные «перестройки» — в отличие от продуманных реформ.

    Ну, так вот, возвращаясь к «мармеладу». В то время, как в серьезных (нет, прошу прощения – чудных) кабинетах на Старой площади, Лубянке, в восстанавливаемом Белом доме решались судьбы бывшей государственной собственности, простые граждане рыскали в попытках как-нибудь отщипнуть кусочки от этого огромного пирога. Догадывались, что по-крупному всё пройдет мимо, но пытались быть посредниками; хотели, как говорили в старые времена бильярдные игроки, «примазаться». При отсутствии телефонов (да не мобильных, а просто телефонов) около уличных двухкопеечных автоматов выстраивались очереди, и большую их часть составляли «мармеладчики». Люди не смеялись, когда слышали через разбитые окна ржавой телефонной будки, как молодой шустрила, по виду которого вряд ли кто доверил бы ему в пользование свой велосипед, — разговаривал, к примеру, об обмене нескольких миллионов тонн угля на партию японских джипов или о закупке трех самолетов Ил-86, и его участие в этом процесе действительно не было лишено какой-то доли реальности — тогда хозяева товара иногда делились с посредниками, а не поступали с ними так, как немного позже. Возможности казались огромными – люди физически ощущали, как по стране и через ее границы перемещались материальные блага, и вроде бы вот-вот – и тебе лично и конкретно удастся тоже в этом процессе поучаствовать. Кое-кому и удавалось, но весьма редко. В Москве и окрестностях создавались «товарные биржи» и другие многочисленные посреднические конторы. Понемногу от натурального обмена начали возвращаться к реальным деньгам, стоимость разноцветных денежных бумажек становилась более устойчивой и понятной – но пока что главным было провести их «обнал» и немедленно что-нибудь купить, пока опять не обесценились. Затем начали образовываться частные предприятия — вместо пародийных «кооперативов», рожденных еще в советские времена.
    У Валентина было много приятелей – «мармеладчиков», почти все они были невезучими. А судьба тех, кому все же удавалось «срубить бабок» с какой-нибудь сделки, очень часто поворачивалась не в лучшую сторону – человек либо менялся на глазах, начиная изображать из себя высшее общество – так, как ему это представляется; либо к нему прицеплялись уголовники, и он становился дерганым и зависимым. А чаще всего и то и это. Причем все проходило по одной и той же схеме – сегодня тренируешься с ним в спортзале или пьешь пиво с шашлычком на поляне – завтра он ездит на новой «девятке» с длинным крылом цвета «мокрый асфальт» и перестает с тобой здороваться – а через годик-полтора звонит – давай встретимся, мне тяжко, насели, я бабок должен, а у меня нет ни шиша, и нет ли у тебя кому заступиться. Возрос престиж Валентиновых дальних знакомых из Балашихи и Солнцева – о, вот, ты-то не пропадешь в случае чего-нибудь. Это немного укрепляло уверенность в жизни, а то совсем не по себе становилось, видя, как твоих знакомых запросто обкладывают данью, чем бы люди ни занимались. Пока в новом обществе всё непонятно, не сложились принятые социальные отношения, оно живет по законам природы. Вот бритоголовая природа первой и организовывалась.
    Валентин ходил тягать штангу и работать на тренажерах в спортзал, где занимались студенты, аспиранты и сотрудники, а также «нелегалы» — различные их приятели и знакомые. Всё еще было бесплатно. Все давно знали друг друга, общались по-приятельски – в зале постоянно по очереди ставишь грузы на тренажерах, подаешь штангу, помогаешь навешивать «блины» и страхуешь при подходах, обмениваешься опытом, советуешься касательно тренировок. Ну, там заодно и про жизнь немного ля-ля, как кто ее наблюдает. Люди были разные – от серьезных малообщительных профессоров, часто в разговоре поражающих молодежь принципиальностью куда круче Валентиновой, и при этом абсолютным незнанием текущей переменчивой жизни, — до явно проблемных накачанных парней, очень этой жизнью интересующихся и готовящихся принять в ней активное участие, для чего они и создавали свои неприветливые мышцы. Таких ребяток в зал приходило немало, и по их виду было понятно, что в рамках равного с простым народом общения они себя держат только потому, что пришли в зал института, а тут так положено. Но в их поведении уже просматривался тот самый стиль обращения с обывателем — как с наращивающей свою шерстку, предназначенную не ей, глупенькой овечкой, пока не подозревающей о своем предназначении. А жить-то овечке – по понятиям. На тему овечек (и, конечно, волчишек) частенько наводили кавказские парни с нависающими на глаза характерными челками, закрывающими лоб – видимо, традиционно не самую уважаемую ими часть головы, и специально расплющенными ушами по моде, существующей у борцов и подобных им спортсменов. Один из них, Рамазан, вызывал у Валентина любопытство тем, что, несмотря на явную свою будущую судьбу, читавшуюся в его виде и поведении, еще вполне мог поддерживать разговор о жизни, политических событиях и даже кое-каких институтских делах и проблемах, — он пару лет назад был нормальным студентом с Кавказа, и Валентин вел практические занятия в его группе. Но с тех пор этот Рамазан явно изменился; он намного увеличил гору мышц, и так имевшуюся у него от природы, и приобрел свойственное кавказцам чувством несомненного превосходства гордого джигита над остальными людишками, резкость в движениях и суждениях, а также особый природный взгляд, изучающий физиологическую прочность собеседника и вероятность что-нибудь с него поиметь. Не станем говорить, где мы еще можем увидеть такой поражающий своей уверенностью и простотой взгляд, а только пожелаем нам всем там не оказаться.
    Иногда с Рамазаном приходил его товарищ Николай, русский, но приезжий из Махачкалы; его друзья называли Кока. У Коки был жесткий, как из камня вырезанный профиль, пристальный зырк черных немигающих глаз и прическа ёжиком-площадкой наверху головы, как у Ивана Драго. Он был худой и небольшого роста, однако при этом работал с такими же весами на снарядах, как и Рамазан, и движения его были резкими и отточенными, как у киборга. Его действия были похожи на работу мотоциклетной коробки передач – они были точны и коротки, ничего лишнего. Такими же были его отрывистые фразы. Вот его жизненный путь не прослеживался навскидку – он мог быть, — ну, конечно, не по пути всякой там науки-культуры – но неожиданным. Этот был упорным, из подмосковного городка, расположенного где-то в районе 101-го километра.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х: В Советском союзе можно было заниматься спортом за государственный счет абсолютно бесплатно. При этом брать в бесплатную личную аренду любое спортивное оборудование. Это способствовало спортивным успехам социалистических государств в 1950-е – 1980-е годы.

    На теме тренировок Валентин давно подружился с Олегом — бывшим студентом факультета металлообработки. Олег был родом из Вышгорода, после института по специальности не пошел — ибо некуда уже было, и вначале «гонял мармелад», потом стал подрабатывать вокруг брокерских фирм на бирже. Олег скупал и перепродавал ваучеры имени известного рыжего персонажа (этим именем в те времена часто называли проказливых котов), посредничал при продаже леса и различных полусуществующих материальных ценностей; затем он устроился штатным сотрудником в брокерскую контору и начал зарабатывать небольшие деньги. По причине того, что Валентин, до начала своей борьбы за кооперативное жилище, изображал из себя принципиального парня, они редко разговаривали обо всяком бизнесе – всё больше о спорте и путешествиях. Но потом как-то пошла и эта тема – Олег рассказывал о своей деятельности, а Валентин слушал, интересуясь малознакомыми ему обстоятельствами. Из-за этой своей принципиальности и показной нелюбви к торговле он многое упустил и теперь несколько завидовал прорастающему деловому ростку у приятеля.
    Олег был высокого роста, прямой, с очень широкой грудной клеткой, что быстро позволило ему еще сильнее ее развить и добраться до серьезных весов на штанге; у него вообще всё получалось быстро и прытко. И так же, в опережение времени, на висках у него уже светлели широкие залысины. Еще у него был странный взгляд, направленный куда-то в сторону и вдаль, как будто он видел там, в стороне, что-то такое, что другие не видят или не обращают на это внимания. Если внимательно присмотреться – на рисунках и плакатах такое выражение лица бывает у прозорливых вождей – хотя в жизни они не всегда такие. Олег был такой. Он говорил быстро, часто улыбаясь, и при этом его губы складывались трубочкой, что придавало его речи своеобразный говор; часто в таком стиле родители сюсюкают с маленькими детьми. Это был вышегородский акцент, но гораздо более лично выраженный, чем речь простого провинциала; в целом, речь Олега нельзя было спутать ни с какой другой.
    Другой приятель, Серёга, аспирант кафедры химии угля, уже успел с этим самым углем похимичить. Ему удалось превратить некоторое количество донецкого угля в мармелад, точнее — в партию немецких холодильников. При этом, вероятно, какие-то подмосковные жилкомхозы, а именно — жители подмосковных поселков – за этот уголь переплатили, а может, каким-нибудь сельским бабушкам и дедушкам пришлось порядком померзнуть этой зимой. Серёгу немедленно окрестили «серёгой-холодильником». У него была привычка говорить обо всем в возвышенно-пафосных тонах, и часто было непонятно, всерьез он говорит или прикалывается. Например, он объявил, что, обернув несколько раз холодильники, он откроет представительство фирмы, потом займется политикой и потом станет президентом – и действительно для начала поступил в какой-то университет общественных отношений. Черную «девятку» с длинным крылом, хоть и подержанную, он уже купил.

    После тренировки они втроем обычно шли в молочный магазин, покупали там кефир и выпивали его на лавочке в соседнем старом московском дворике, отдыхая и расслабляясь после тренировок.
    Как-то раз за кефиром Олег предложил:
    - Слушай, Валя, нуу, чего ты все сидишь в своем институте? Давай фирму создадим, займемся делом каким-нибудь. Ты же не заработаешь на свою квартиру, залезешь в долги и будешь дергаться и метаться. Тебе твой шеф, кроме увеличения количества твоей незаменимой работы, ничего предложить не сможет. А я вижу, нуу, перспективы.
    - Да я и сам вижу эти перспективы. Но это же не моё дело. Я научный сотрудник, темы-формулы, ничего не понимаю в вашем бизнесе. В экономике я ноль полный, и даже с отрицательным знаком – ведь у меня, понимаешь, идеалы. Что ж, не знаю я главный закон «бизнеса» вашего?
    - Ну, ну, какой?
    - «Не подмажешь – не поедешь», и ничего больше. А там еще и «полижешь»… Прибавочная стоимость, именуемая у нас — откатом. Какая там экономика? Тем более сейчас, в нашей бывшей великой. Рожи-то на экране – экономисты-рыночники, ага. Мне с такими общаться трудно, с солнцевскими полегче – у тех хоть «понятия», знаешь, чего ждать.
    - Нуу, преувеличиваешь. Накопление первоначального капитала. Хотя, конечно, ты прав, честности в бизнесе немного. Я сам честный, и ты не думай, я не такой, как большинство из наших брокеров. И никого ни разу не кинул. Меня кидали, это да. Это сейчас дело нормальное. Но мы-то с тобой не такие.
    - Пока не такие.
    - Ну, а если я что-нибудь организую? Пойдешь ко мне? Я уже Серёгу, нуу, вроде завербовал к себе, но он упёрся в холодильники свои – мои деньги, и не буду ими рисковать. А у тебя денег нет, но ты человек думающий, и можешь организовать процесс – тебя этому учили. Короче, кое-что я задумал, нуу, через пару недель скажу, что.
    - Ладно, организовывай. Посмотрим. А ты, Серёга, что в дело не вступаешь?
    - Кандидату в президенты не гоже начинать с непонятных дел. А вот когда я выйду в политику, обо мне станут говорить – он холодильниками торговал, а это эффектно. Посмотрю я на вашу деятельность, и, возможно, приобрету акции вашей фирмы. В будущем. А пока что мои цели определены, а ваши — нет.
    При этом он встал в полный рост и вытянул руку с пакетом кефира, подражая видневшемуся с соседней площади памятнику вождю.
    В ответ на это Валентин встал напротив, взяв в руки два пустых пакета кефира, развернув их вниз подобно ракетным двигателям, уподобившись стоящему на другой соседней площади никелированному космонавту.
    - Может, в космос сразу – чё там — президенты?
    Посмеялись. Был хороший летний вечер, московский дворик, окруженный сталинскими домами и заросший пушащимися тополями и кривыми ясенями. Из дворика выйдешь – направо вождь, налево космонавт. По широкому проспекту, на котором еще виднелись танковые борозды, негромко жужжа, катились троллейбусы, и их было хорошо слышно издалека – машин было мало, и тогдашний приятный шум города был добрым и многообещающим.
    Хорошо было. Всем было по двадцать восемь лет тогда.

    Вскоре Олег пригласил Валентина в гости. Олег жил на севере Москвы, нужно было ехать на метро до станции «Леваневская», потом несколько остановок на автобусе до района, улицы которого назывались именами известных полярных исследователей. Район был застроен старыми панельными пятиэтажками и новыми панельными девятиэтажками. Олег с женой Мариной и дочкой жил в пятиэтажке, в маленькой квартире с двумя смежными комнатами, оставшейся Марине после ее отца. Он женился на Марине несколько лет назад, а в Вышгороде он до поступления в институт жил в автозаводском районе и работал на фрезерном станке с программным управлением.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х:
    1. Как и во всех странах с положительной рождаемостью, в Советском союзе имелась огромная проблема с жильем, усугубленная нежеланием государственной власти давать населению жилье в частную собственность. Проблема начала решаться в 60-е годы в Москве и частично в других городах за счет строительства неказистых и не имевших архитектурной привлекательности, но надежных и многочисленных домов и районов. За 20-25 лет площадь Москвы, как и других крупных городов, увеличилась в несколько раз. В это время большая часть активной и образованной молодежи старалась перебраться из сельских районов в города, и прежде всего в столицу.
    Новые московские районы старались проектировать по принципу занятости населения (ориентируясь на промышленные предприятия, государственные организации), а улицы в них называли по территориальному принципу (например, на севере — Ангарская, Полярная, Проезд Шокальского и т.п, на юге – Краснодарская, Ставропольская, Южная и т.д). Были и другие тематики, но о них отдельный разговор. В восьмидесятые годы до проектировщиков дошло, что у людей могут появиться автомобили и надо что-то ещё делать, чтобы город не превратился в хаотическое бессмыслие, но в девяностых бессмыслие стало нормой жизни, и эта проблема уже не стояла – расселяться стали уже безо всякого градостроительного плана, по принципу застройки свободных мест.
    2. То, что Олег работал на станке с ЧПУ и то, что он приехал в Москву и успешно отучился в институте, говорит о том, что он окончил профессионально-техническое училище с отличием или техникум на хорошем уровне. В 90-е годы смысл ПТУ и техникумов, как и системы профессионального образования, был утрачен.

    Олег познакомил Валентина с Мариной – оказалось, что они уже виделись раньше – Марина работала в отделе кадров института. Вместе они выпили легкого красного вина, потом Олег стал раскрывать тему:
    - Я, Валя, нуу, фирму тут открыл, уже все документы готовы. Ты же знаешь, у меня дядя в Вышгороде работает на автозаводе. Начну с продажи машин. Сейчас у людей на руках появились деньги, и все хотят купить машину. А их, во-первых, не хватает, а, во-вторых, на заводе просто так, нуу, не купишь – там всё по договорам, которые проходят через отдел сбыта завода и его представительства по всей стране. Представительства сейчас переделывают в сбытовые и дилерские фирмы. Вот я хочу на это сесть, нуу, для начала. Потом накопим денег, будем заниматься, чем получится – вкладывать в строительство, в инвестиции, – ну, там разберемся. Тебе предлагаю стать моим заместителем. Должность будет называться нуу, – замдиректора по маркетингу. Я знаю, у тебя получится, ты умеешь работать с информацией. Будешь, нуу, давать объявления, заниматься рекламой, составлять договора, да ты много чего можешь. Дядя мой будет замдиректора по снабжению – будет организовывать получение машин на заводе – это очень непростое дело, сам увидишь. И будет еще, нуу, зам – по сбыту – мой одноклассник Юра, он хорошо вышегородские машины знает, хоть легковые, хоть грузовики, водит отлично, ремонтирует. Он будет машины перегонять в Москву, запчастями заниматься. А бухгалтер у нас давно готов – это Марина.
    Марина засмеялась:
    - За мня всё давно решили. Мне теперь даже фамилию прийдется поменять.
    - Это как? – спросил Валентин.
    - Нуу, вот тётки, – засмеялся Олег, смутившись немного. – Еще не успеешь рассказать ничего, а они уже всё выдадут. Нуу, там я с родственниками договорился, мне денег немного дали и наследство на меня переписали. Ну, и они просили, чтобы я их фамилию взял.
    - Да уж и фамилия-то!.. – сказала Марина смешливо-возмущенно. — Не фамилия, а просто характеристика какая-то, или, прям, биография!
    - Нуу, перестань, — совсем засмущался Олег. – Привыкнешь, тебе всё равно не впервой фамилию менять. Женская судьба. Зато таких мало где встретишь, гордись…
    - И как же ваше семейство величать нынеча?
    - Теперь мы – Марина гордо подбоченилась у газовой плиты – Макриди! Была Марина неизвестно теперь кто, потом Марина Плющенко, а теперь – Марина Макриди, главный бухгалтер Торгово-финансовой компании Эсперанса!
    - Во вы размахнулись, — сказал Валентин, – поскромней не могли? Ладно, что слово иностранное, на слово «Надежда» похожее, так ведь еще и таково-разэтакая компания? А по сути, значит, вышегородской автопродукцией торговать будем?
    Он сам не заметил, как сказал – будем. А Олег заметил и улыбнулся.
    - Это, я повторю, только начало, – довольно заметил он. – Я, нуу, не совсем чтобы разбираюсь в торговле и в инвестициях, но планы у меня большие. Вот капитал соберем, тогда будет и финансовая компания. Ну, а честно говоря, я готовую фирму купил, мне просто понравилось и название, и «компания», и есть даже торговый знак. Вот, смотри.
    Олег показал толстую пачку отпечатанных на отличной финской бумаге бланков. В правом верхнем углу красовался симпатичный фирменный знак – стилизованная надпись “Esperansa” над двумя сливающимися друг с другом то ли сердечками, то ли соприкасающимися в рукопожатии ладонями. Справа вверху светился солнышком серьезненький кружочек – знак копирайта. Все это Валентину определенно понравилось. В двадцать восемь лет людям еще хочется играть в игрушки.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х: Вы даже представить себе не можете, насколько создание собственной фирмы было необычным для сознания советского человека, к тому времени в нескольких поколениях не представлявших себе частное предпринимательство, кроме как чего-либо вроде торговли «кулубникой» на рынке. Поначалу это было необычным и для законодательства, для государственных чиновников – и в результате этого несколько раз поменялись принципы организации фирм, их формы собственности и отчетности, прежде чем государственное чиновничество разобралось, что к чему, и уверенно оседлало весь малый и средний бизнес, прибрав его к рукам и карманам и выстроив нужные товарно-денежные пирамиды, замыкающиеся на нужных государственных людях.

    Решение о смене деятельности почему-то далось Валентину легко, и он потом не раз думал об этом с удивлением. Был и переходный период, некоторое промежуточное время после того, как Валентин сказал своему научному руководителю о том, что уйдет. Шеф печально выслушал весть – не такую уж неожиданную; к этому времени уже несколько специалистов на кафедре уволились, уйдя в собственный бизнес. Он попросил Валентина еще подумать, и предложил какое-то время совмещать дела, то есть разрешил звонить со служебного телефона по делам «Эсперансы».
    Но продолжалось это недолго, и, скрепя сердце, добрый шеф, послушав краем уха многочасовой треп не то брокера, не то рекламного агента – сел напротив Валентинова стола и, глядя вниз, как бы виновато, изрёк:
    - Валентин Валерьевич. Ты уж, значит, выбирай, с нами тебе или уж отдельно теперь.
    И вскоре Валентин рассчитался, подписал обходной лист в отделе кадров все же любимого института и ушел в «коммерческую деятельность», как и большинство его коллег на территории, раньше бывшей одной шестой, а теперь уже и непонятно какой.

    Олегова «Эсперанса» сняла офис на севере Москвы, в районе Ярославской заставы, на улице 2-й Деревянской, на территории электромонтажного завода. Им были выделены две комнаты в здании управления и часть гаража, в котором подготавливали к продаже неказистую продукцию вышегородского автозавода. Несмотря на то, что, по идее, эта продукция должна была сама по себе готовой – но всякому, кто садился за руль типового продукта, быстро становилось понятно, что это не так. У Валентина были автомобильные права, которые он получил в досаафовской автошколе, но не было опыта езды, и постепенно он приобретал его, сидя за различными рулями различных автомобильных экземпляров. Они действительно были различными – у каждой машины были свой нрав и особенности, разная приемистость и давление масла в двигателе; по-разному ходили педали, по-разному переключались передачи, с разным усилием поворачивался руль и т.п. У каждой были свои недоделки и в каждой ломались разные детали – а ломались они обязательно, и только это было общим для машин одной, казалось бы, марки.
    Вот, к примеру, у той белой машины помято крыло, а покупателю она понравилось, потому что у нее нормальное давление в моторе, и, казалось бы, сними крыло с другой машины, да и переставь, а крыло отдай в автосервис. А вот хрен вам, товарищ. Крыло это несколько другого белого цвета, и на другую машину физически не подходит – прийдётся штатные дырки подрассверлить, а то и болт не вворачивается. Это от другой машины болт, он её, индивидуальный. И такие же индивидуальные тяги стеклоочистителей, замки дверей и сами двери, сиденья, обшивка, детали двигателя. Валы разной толщины, поршни разного веса, из-за чего двигатель не удается отрегулировать так, чтобы он работал ровно, и он нервно трясётся, как большая замерзшая собака. А то уже и дымок синий из выхлопной трубы – или, того хуже, белый.
    Машины приезжали из Вышгорода своим ходом или на автовозах. Если своим ходом, то за время поездки в них иногда выявлялись эти самые личные особенности. Иную машину, бывало, приволакивали на буксире, иную ремонтировали по дороге, — перегонщикам известны были все автомастерские на вышегородской трассе; доехавшие изучались в гараже и, по возможности, там максимально обезвреживались, дабы придирчивый клиент ничего не обнаружил при осмотре перед покупкой. Осматривай, осматривай – все равно лотерея; тебе, бедняге, как повезет – может, сразу забегает машинка, а, может, и помучаешься до самого расставания – покуда вытерпишь и не купишь подержанную иномарку. Принципиальная ошибка отечественного покупателя в том, что он думает, что покупает новую автомашину, а отечественный автомобиль новым не бывает, он сразу старый.
    Если приехавшая своим ходом машина была частично понятной, то доставленная на автовозе – о, вот это был кот в мешке. И кот и мешок сразу, вот такой сюрпрайз со стилизованной эмблемой, рядом с которой приклеивался для важности торговый знак «Эсперансы» как гаранта будущего общения с приобретенным объектом. Эти объекты могли заглохнуть сразу за воротами, и вернуться вместе с покупателем и его матюками по адресу машины, продавца, автопрома и даже государства в целом, за которое почему-то именно продавец должен был отвечать. Хорошо, что покупатель еще как следует не знал свои права и дело обычно заканчивалось миром, какой-нибудь деталью в подарок и общим сожалением по поводу доставшейся нам страны с ее особенностями, – но однажды «Эсперанса» все же нарвалась, выплатив крупную сумму за ремонт одному дедку, оказавшемуся ветераном тыла (так именно было написано им в заявлении в комитет защиты прав потребителей).
    Директору завода, предоставившего для «Эсперансы» помещения, нравилась Олегова энергия, и он во всём помогал. По весне Олег упросил его засыпать щебнем большую часть газонов для стоянки машин и приспособить под гараж склад готовой продукции. Электромонтажный завод был предпритятием общества слепых, и директор был слепым; однако это не мешало ему, во-первых, по обязанности директора, а во-вторых, по обостренной способности, свойственной слепым людям, знать всё, что происходило не только на заводе, но и в «Эсперансе». С помощью своих вездесущих помощников – главного инженера, начальников цехов и водителей – он способен был выведывать каждую мелочь. Его личный водитель уверял, что он с точностью определял скорость машины и состояние дороги и делал ему замечания, и притом по делу – а уж выпившим или чего-нибудь стырившим было не укрыться на всей территории завода – он вызывал их к себе в кабинет минут через десять.
    Деятельностью по ремонту и перегону машин занимался Олегов одноклассник Юра – веселый и круглолицый Юрок, неунывающий и всегда с шутками-прибаутками. Семья его жила на Украине, в Угледонске, а сам Юрок был когда-то металлургом, но в смутные времена двинул в Москву — по зову не сердца, но разума, желудка и семейного бюджета. Юрок казался радушным, легко общался с людьми вообще и с покупателями машин в частности, и когда он был в гараже, проблем с продажей не было – он умел уговорить любого — хоть лоха-ботаника, хоть жену его, для которой главным критерием покупки был цвет автомобиля, – хоть профессионального водителя, который уезжал за ворота, успокоенный тем, что, хотя и распредвал звенит, и на двери царапина, и руль подбалтывает – но зато давление нормальное и сам Юрок эту машину перегонял. В отсутствие Юрка продажей машин занимались Олег и Валентин; ремонтировали машины, оборудовали их сигнализациями, магнитолами и всяческими мелкими наворотами еще два Олеговых друга детства – безотказные вышегородские пареньки Сёма и Ерёма. Марине в помощь по бухгалтерским делам взяли соседку по лестничной площадке Людмилу, жившую в квартире напротив.
    Валентину, кроме продажи машин, приходилось заниматься всем – поиском клиентов, размещением рекламы, покупкой сигнализаций, магнитол и запчастей на авторынках, обменом рублей на деньги в обменных пунктах, многим всяким разным и даже…
    И даже. Ведь у любого предприятия должна быть и «крыша», и крышей у «Эсперансы» были приглашенными Олегом коллеги-спортсмены Кока с Рамазаном, за два-три года поднявшиеся до уровня организованной команды, возможно, связанной с какой-нибудь определенной группировкой – а возможно, что и не совсем связанной – уж больно решительно и независимо они себя вели. Каждый месяц им нужно было отвозить часть выручки, причем только в «зелёных». Иногда в зачёт дани приобретались мобильные телефоны для членов группировки, стоившие бешеных денег – такой телефон, кроме мобильности, придавал весомый статус.

    Примечание для не знакомых с проблемой:
    Принято считать, что все преступные бандитские группировки классифицировались по территориальному или национальному принципу – например, «солнцевские», коптевские»; «чеченские», «дагестанские», а кроме того, были традиционно-воровские отношения (т.н. «синие») и «беспредельные», «отмороженные» группы. Но кроме этих, существовали молодежные команды, по сути, ни к «каким» не относившиеся (хотя их можно было считать и «беспредельщиками»), ориентирующиеся по обстоятельствам и выискивающие источник дохода в разных местах – где по знакомству, где по «наезду», а где и по нарождающимся отношениям с новыми государственными людьми – чиновниками и предпринимателями – частично и с правоохранителями, которые теперь, как известно, и являются «крышевателями» большинства видов деятельности, с выходом на «вертикаль власти». Такие команды возглавлялись довольно развитыми и эрудированными ребятами, «ловили рыбу в мутной воде», где удавалось, имели свою меняющуюся клиентуру и вступали в отношения с разными структурами – и преступными, и государственными (часто граница между теми и другими была размытой). В такой деятельности имелся большой риск, но именно такие и сумели заработать кое-какие капиталы, и выжить; — и именно эти еще проявят себя в жизни страны и её политической деятельности.


    Примечание для родившихся не ранее 90-х: Мобильный, или, как раньше его называли, сотовый телефон представлял тогда довольно увесистую штуку, иногда более килограмма. Никаких симкарт не было – номер был «привязан» к аппарату. Как-то раз у Олега в очереди в магазине порвался пакет, в котором он носил телефон «московской сотовой связи» — он вынимал его из машины, чтобы не сперли, – и телефон брякнулся на ногу соседу по очереди, и тот сказал «уй-ёп». Но у Олега был телефон совсем ранних серий, подешевле, а у его друзей-«охранителей» такой был уже не престижен — они заказывали себе «билайны» с откидывающимися крышечками. Однако и эти весили столько, что по горячке переговоров уважаемых людей на «стрелках» — хороший удар увесистым «билайном» в височную область вполне мог отправить оппонента туда, где уже никто ни с кем не поспорит. Контракт на такой вот «билайн» стоил около 5 тыс. долларов – ну и друзья «Эсперансы» наговаривали около тысячи в месяц.

    Продажа машин частными фирмами была для государства делом новым, и контроль за ней оно поручило госавтоинспекции, которая и организовала его соответственно своим традициям. ГАИ выдавало бланки справок-счетов и контролировало организацию продаж – журналы, кассу, сигнализацию и всё такое. Процесс выдачи разрешения выглядел следующим образом.
    Валентин съездил в районное ГАИ и написал заявление. Вскоре к нему вышел круглолицый флегматичный майор с частично подписанным листком-актом и, стараясь придать себе занятый вид, переспросил:
    - А, Вторая Деревянская? Это где на той неделе грузовик столб снёс? Ну, езжайте к себе, я щас пообедаю и приеду.
    Инспектора ждали с чаем и пирожками, а также бутылкой хорошего виски. Он приехал на потрепанной патрульной «ладе-семёрке» и, подъехав к воротам завода, обозначил себя миганием мигалки и небрежным взвывом сирены. Ворота открыли и проводили майора до стоянки с автопродукцией. Он нехотя окинул машины взглядом – так дворник осенней порой оглядывает ворох листьев, с которым ему прийдется разбираться — и в сопровождении эскорта прошествовал в комнату бухгалтерии. Там он уселся в кресло главного бухгалтера и стал пить чай с пирожком. Шапку он положил на стол – гнездом, открытой стороной вверх.
    - Гараж посмотрите, господин майор?
    - А чего его смотреть, гараж он и есть гараж.
    - А сигнализацию будем проверять?
    - А чего ее проверять – вижу, вот она у вас.
    В соседней комнате Олег выдал деньги и Валентин пришел и положил их в конверте на стол рядом с актом. Майор уверенным жестом взял деньги и акт, тут же перевернул лежащую рядом шапку гнездом вниз и без лишних слов и церемоний засобирался ехать.
    - Не хотите ли выпить виски, господин майор?
    - На работе не употребляю.
    Красиво упакованную бутыль выдали майору с собой; он небрежно окинул упаковку взглядом и озвучил какой-то термин, по которому было понятно, что в виски майор разбирается. После этого он сказал «спасибо», надел шапку и поехал трудиться дальше.
    Позже куратором «Эсперансы» по гаишной линии стал другой майор — знакомый директора завода. Этот майор был деятельным и подвижным, часто приезжал на завод и совал нос в гаражи и учетные документы. Как-то раз, когда Валентин приехал в ГАИ получать справки-счета, деловой майор долго продержал его за дверью, а когда тот дождался приема, сделал трагически-недовольное лицо и воскликнул:
    - Вот, работаете вы, работаете, а толку от вас – ну никакого! А за справками всё приезжаете! Сколько это может продолжаться?
    Пришлось подарить майору аккумулятор и в дальнейшем бесплатно делать его машине техобслуживание, пока его не перевели с повышением в звании в специальный батальон, обслуживающий выезды первых лиц государства – то есть он был на отличном счету. От следующих кураторов откупались аккумуляторами уж сразу.
    Поначалу, первые полгода, машины продавались легко и приносили хорошую прибыль. Главной проблемой было получить их на заводе. По неофициальным слухам, руководство завода во главе с новым директором Напругиным поставило себе задачу – ни одна машина не должна уйти не обложенной откатной пошлиной. Спрос на машины, несмотря на их качество, был огромный, и главной целью дилера-посредника было вне очереди получить партию, быстро сбыть её и вернуться за новой.
    Получением машин на заводе занимался деятельный Юрок, и Валентин несколько раз приезжал в Вышгород помогать ему. Все покупатели толпились у окошечка в отделе сбыта, но договоры на продажу заключались по особым договоренностям, звонкам и кодовым словам. Преимущество в покупке было у тех, кто покупал машины за наличку. Нужно было созвониться кое-с кем на заводе по телефону у заводской проходной, после дождаться, чтобы у окошечка никого не было, быстро получить подписанный договор, и сразу после этого – в кассу с сумкой денег. Все покупатели сходились у окошечка и кассы, но у каждого были свои пути получения машин, свои люди на заводе, лоббисты. А те, кто приезжал брать машины по безналичным договорам от предприятий, жили в Вышгороде по нескольку дней и страдали у того же окошечка – кто понимающе-завистливыми взглядами провожал удачливых покупателей с сумками денег, кто втихаря матерился и бубнил им в спину. Понятное дело, находились правдолюбцы, начинавшие что-то доказывать у окошечка – и тем самым обрекавшие себя на продление командировки, значительное увеличение срока мытарств, а также и возможность получить несколько другие машины.
    Эти другие машины выдавались и грузились за соседним забором, на огромной территории управления сбыта. Покупавшим по безналу отгружались машины непроверенные, некомплектные и бракованные – если только к вышегородским машинам применимо понятие брака; ну, скажем так – машины, степень качества которых была заведомо ниже стандартного заводского уровня. Некомплектные машины, на которые не хватило брызговиков, запасок, инструмента, задних сидений – запросто впихивались в вагоны, отправлялись покупателю малой скоростью, а из договора безапелляционно вычиталась разница и возвращалась покупателю месяцев через несколько, если не забыли. Туда же, в вагоны, отгружалась и побитая и покореженная продукция – на территории «сбыта» была специально организован гараж, в котором некондиционные машины подкручивались и подкрашивались на скорую руку.
    Все покупатели-«наличники» приходили с большими сумками денег, косо посматривая вокруг. Кое-у кого было и оружие при себе – было интересно, к примеру, увидеть представителя известной дилерской фирмы, сидевшего на корточках в деревянном туалете управления сбыта с пистолетом Макарова – оружие бережно придерживали, чтобы оно не выпало из кобуры в выгребную яму. Конечно, была опасность; тут же рядом паслись заинтересованные личности. Как-то раз Юрок, договариваясь по телефону у заводской проходной, почувствовал, как большая сумка с деньгами, стоящая на полу и придерживаемая ногой, тихо поехала на выход. Не оборачиваясь и продолжая беседовать по телефону, Юрок вынул из чехла на поясе большой охотничий нож и гулким ударом всадил его в фанерную стену телефонной кабинки. Сумка уважительно подвинулась обратно.
    После того, как партия машин была оплачена, она выдавалась на руки в «сбыте», и тут уже у «Эсперансы» были знакомые через Олегова дядю, в свое время бывшего начальником цеха и тоже носившего фамилию Макриди. Несмотря на такое, дядю звали просто Николай Кузьмич, был он маленького роста, пузатый и лысоватый, с выпученными глазами и такими же усами – в общем, он был похож на какого-нибудь рака, но не простого, а нарисованного советскими художниками в качестве иллюстрации к многочисленным произведениям Салтыкова-Щедрина, очень любившего рыбу и постоянно сопоставлявшего с представителями рыбьего царства своих психически неровных персонажей. С этим вот Кузьмичом Валентин познакомился в поездке из Москвы в Вышгород, в кабине автовоза. Тогда Кузьмич, в потрепанном сереньком пальтишке и в пахнущих заштопанных носках, показался ему простецким и надежным мужиком без особенных запросов. В неполные тридцать лет еще не особенно разбираешься в людях, и будущее это вскорости доказало Валентину; и тогда-то и сложился в его представлении щедринский образ.
    Ну так вот, далее о машинах. Там же, в «сбыте», набиралась команда перегонщиков из заводских водителей, выезжали за ворота; на заправку – и в путь, в Москву, по дневной или ночной, по сухой или ледяной, по трудной разбитой и узкой российской дороге, со всеми приключениями, фокусами советских недоделанных, недособранных автомобилей. Ох, если бы знали все они тогда…ну да ладно, это своим чередом. Валентину достаточно было для памяти на всю жизнь и тех случаев, в которые он попадал.
    Однажды зимой не хватило водителей на перегон, и Юрок уговорил сесть за руль Валентина, который был тогда, мягко выражаясь, слабым водилой. Валентин отказывался, но Юрок все же уболтал его, сославшись на то, что и дешевле выйдет, и чужих не надо, и времени нет на поиски. И они отправились в Москву по бугристой ледяной дороге с большими сугробами по обочинам – в тот год зима была очень снежной, но с постоянными оттепелями. Юрок ехал первым в колонне, а Валентин за ним, и он старательно повторял все маневры Юрка, обгоняя бесчисленные и, напрягшись, чадящие различными дымами «мазы» и «камазы», а также другие разномастные и надсадно передвигающиеся технические изделия того же плана. У Валентина еще не было понимания дороги, чувства сцепления с ней, и, конечно, той осторожности опыта, без которой водитель обязательно получит какой-нибудь, как сейчас говорится, факап.
    Юрок, поглядывая в зеркальца, в какой-то момент решил, что хорошо идём, и увеличил скорость. Он стал обгонять очередной «камаз» в горку, и Валентин стал пристраиваться за ним – но дорога была узкой, и не видно было, что там за горкой, и Валентин сильнее нажал на газ, чтобы побыстрее обойти и вернуться на свою полосу перед «камазом»; — и левые колеса машины выскочили на ледяную обочину и запрыгали по ухабам. Машину моментально завернуло в занос и она, неуправляемая, завертелась по дороге – да, слава Богу, были сугробы по сторонам, и машина не улетела в близкий лес, а стукнулась багажником о сугроб и вылетела обратно – под тот самый «камаз», который на нее и наехал. И опять же, слава Богу, «камаз» лишь чиркнул по водительской двери, а не вмазал в нее от души, а то бы не пришлось Валентину добраться домой, скажем так, скоро.
    Валентин выскочил из машины и в шоке и негодовании ударил кулаком по мятой двери так, что в придачу ко всему разбил руку до крови. Машина была искорежена со всех сторон, багажник перекосился и задрался набок; вскрыли ломиком капот, но там все было в порядке; колесо заменили, и машина могла ехать. И ехать опять на ней пришлось Валентину, больше-то некому – со справкой вместо отобранных прав, с дрожью в руках и ногах, со снесенным боковым зеркалом и плохим обзором назад из-за вздыбленного багажника, а куда деваться-то. И так было и лучше – а то мандраж так и остался бы надолго. Валентин ехал, по льду, снегу и соляной каше, и вначале руки намертво сжимали руль до потных ладоней – но через сто-двести километров всё стало на свои места, и он поехал легче, и приноровился, и доехал. Стоило поблагодарить судьбу за то, что он ехал на вышегородской машине, а была бы нижнереченская – так тогда бы, скорее всего, «камаз» смял бы ее, как консервную банку, вместе с Валентином. Потом, через много времени, ему рассказали, что опытные перегонщики, ехавшие сзади, сказали Юрку – ты ведь, Юра, Валю подставил; — но Юрок махал руками и говорил, что это Вале наука и нечего было соваться, куда не знаешь, и вообще все живы и всё фигня.
    После той поездки у Валентина появились первые седые волосы. На битой машине он потом и учился как следует ездить по зимней Москве – Олег поручил ему ремонтировать и самому продавать эту машину. Он ездил на авторынок покупать для нее запчасти, потом в частную мастерскую, где машину сварили и покрасили – но покрасили плохо, и, хотя и Валентин неделю возился с ней в гараже, зачищая все подозрительные места – через три месяца после продажи покупатель явился в «Эсперансу» и сказал, что, к сожалению, с половины машины сошла вся краска. Так и должно было быть — половину машины и красили. Валентин с Олегом обмерли. Покупатель был казахом и работал в казахском посольстве – но оказалось, что он эту плохую машину уже продал и пришел покупать хорошую, а сервис в «Эсперансе» ему очень нравится – и он привел с собой другого казаха, и тот тоже купил машину.
    Второй запоминающийся дорожный эпизод был следующей зимой. Тогда Валентин сам получал три или четыре машины, которые были взяты по взаимозачету в соседнем с Вышгородом закрытом военном городке, и затем перепроданы «Эсперансе». Перегонщики были организованы заранее, машины были подготовлены и вообще были на удивление качественными. С утра было морозно. Они поехали колонной по красивой объездной дороге, вдоль которой стояли покрытые инеем гордые кокетливые берёзы. Никого не было вокруг – ни встречных, ни попутных. Но вдруг их резко обогнали два черных «джипа», притормозили и прижали к обочине переднюю машину, а третий «джип» уперся бампером в багажник последней.
    Вот так вот. Валентин открыл дверь и вышел. Из «джипов» картинно вытряхнулись здоровенные характерные рожи в черных куртках, и среди них, сопровождаемый как бы охраной – довольно молодой, в дорогих очках и со стильной бородкой руководитель команды, одетый в очень крутую дубленку с отворотами из белого меха, длиной до самых каблуков. Он бы имел вид бандитско-интеллигентный, соответственно героям западных фильмов про криминал, которым он и подражал, — но если бы только его лицо было несколько другим, действительно интеллигентным. Происхождение и генетику не всегда скроешь — интеллигентности, несмотря на прическу, бородку и остальной антураж, не было. И поэтому-то его вид был угрожающ и, в общем, ужасен, хотя и получен был не совсем тем путём, каким хотел его владелец. Страшен злой и недалекий человек, выдающий себя за культурного, но противоположный по сути своей всякой культуре. Но Валентин не испугался, потому что на встречах с Кокой и Рамазаном он видал и не таких, куда более соответствовавших подобному образу персонажей.

    Примечание для всех читателей.
    Мы помним Джекила и Хайда, рассказы Стивенсона и Конан Дойла об Англии конца ХIХ – начале ХХ века. Они именно об этом – негодяй одевается и старается вести себя соответствующе внешним традициям, ритуалам общества, которое только-только начинает становиться культурным массово, по всем социальным слоям. Об этом же – польские фильмы «Ва-банк». Джентльмен-преступник, паразит общества – в «порядочном облике» ужасен не меньше, чем восставшая мумия, которая в натуральном виде выглядит лучше, нежели мечущаяся по улицам и размахивающая бинтами. Несоответствие сути объекта его образу – на самом-то деле мумия должна лежать тихо, а преступник – воровать, грабить и затем сидеть перед порядочными людьми с понурой головой – ну, а потом за решеткой. А кто из вас не видел вокруг себя в те годы в повседневной жизни таких вот восставших мумий?

    - Вы кто такие и под кем товар получили? – спросил обладатель такого имиджа, сверкая золотыми зубами и придавая себе резкий и напряженный вид. – Я про вас ничего не знаю. Вся, блять, продукция из завода мне известна, и кто за кого пишется. А про вас мне никто не сказал. За вас кто, блять, пишется? Если никто, отдавайте одну машину. Я – Шкробот.
    Он говорил с небольшим неприятным пришепетыванием. Рожи в куртках молча пыхтели, выпуская на морозце клубы пара. Из остальных машин никто не выходил – перегонщики зажались за рулями; на кого-то цыкнули рожи, вылезшие из заднего «джипа».
    Валентин не знал никакого Шкробота, но сделал понимающий вид и ответил, что раз вся продукция на заводе чья-та, то и эта чья-та, и всё под контролем. А едут они не с завода, а из городка – может, поэтому их сиятельство и не знает? А ему, Валентину, указание – в переговоры не вступать, а звонить по указанному билайновскому номеру – там в Москве ответят, кто за кого пишется. Сейчас правда, рановато, и другие равнозначные сиятельства будут недовольны, но ведь дело есть дело, и звоните, пожалуйста. А что их крыша с вышегородскими в контакте – это однозначно, и ему говорили, что бери машины и проблем не будет.
    - Да ты что, блять, не понимаешь? – повысил голос Шкробот, наигрывая себе еще более строгий вид. – Куда я еще звонить должен? Ты, может, ментовский телефон даешь. Ты, блять, пойми, я – преступник! (и он гордо приосанился при этих словах) и ни с кем говорить не буду. А вы мне запаски ваши отдавайте и потом пусть ваши со Шкроботом свяжутся. Меня все на автозаводе знают, я — его держу.
    - Ты понимаешь, — сказал Валентин, — ну куда нам все запаски отдавать? Нас всего четыре машины. Я понимаю, что мы не правы, наверное, — не уведомили. Но нам еще ехать вон сколько, и обязательно колесо пробьем. Так зачем вы так с нами поступаете? И потом, мы же все равно приедем их забирать, однозначно вам говорю, наши с вашими контачат, иначе кто бы нас пустил так спокойно? так чего возиться. Забирайте одну, залог нужен, это понятно.
    Неожиданно сработало — Шкробот сдал ещё.
    - Ладно, хрен с вами. Ты, возьми у них запаску. И больше чтоб я вас на заводе не видел без объяснений. Ты, взял? Всё, блять, езжайте. Там могут еще остановить, так скажите, Шкробот разрешил.
    Когда они приехали в Москву, перегонщики очень одобрили Валентина, а Олег отреагировал на удивление неожиданно – сказал, что зря пугались и что не надо было отдавать запаску, и уж он-то не отдал бы. Валентин удивился; — тем более что потом из Вышгорода подтвердили, что объект, конечно, не Аль Капоне, но действительно на автозаводе имеется и опасность представляет реальную. Он действительно наехал на Кузьмича Макриди, найдя его на заводе, — и тот вопил, как резаный, по телефону, о своей судьбе и семье, пока московская «крыша» не соизволила действительно с кем-то в Вышгороде созвониться, и всё устаканилось.

    Примечание для не знакомых с проблемой:
    По сложившимся обстоятельствам, на описываемом автозаводе продукция, как и везде, облагалась «откатом», но криминал не имел решающего влияния на ее сбыт – так, кормился с неорганизованных оптовиков, обкладывал их мелкой данью. Возможно, это было связано со структурой власти – пресловутым разделением страны на районы с «синей» и «красной» властью. Позже в Вышгороде не дали поставить «синего» мэра, а в прокуратуре открыто занимались посредничеством при продаже партий машин. На другом же автозаводе часть продукции тогда метилась лейкопластырем прямо на конвейере, чтобы не путаться, какой группировке оплачено; что-то непосредственно отгружалось криминальным структурам, а перестрелки были прямо на заводе, и в городе на кладбище сотнями росли дорогие памятники, на которых были высечены в рост изображения молодых парней с руками в карманах широких брюк.

    К тому времени «Эсперанса» набрала кое-какой денежный оборот, но и торговать становилось труднее. Кроме них, в Москве организовалось несколько гораздо более мощных команд, торгующей вышегородскими машинами, и они брали большие партии и быстрее их оборачивали. Приходилось больше зарабатывать на установке всяческих наворотов – от хромированных колпаков до кондиционеров. Часть этих наворотов смотрелась на вышегородских агрегатах довольно нелепо, но всякая вещь кому-то нужна и этот кто-то её когда-нибудь купит. Вообще, основной покупатель у них был – полноватый владелец ларька, с барсеткой или поясной сумкой, иногда с женой или подругой, — большинство из них были крашеными до неестественной белизны блондинками, неземная красота которых дополнялась растушеванными глазами и ярко крашеными губами. С удивлением Валентин уяснил, что значительное количество людей не знает, что «Волга» — это ГАЗ, а «Жигули» — это ВАЗ; но сей факт был неоспорим. У нас много кто чего не знает, и надо быть к этому готовым. Хороший продавец, бизнесмен, финансист на этом и живет, а не рассуждает о всякой гуманитарной ерунде.
    Большим событием для «Эсперансы» стал переезд на новое место – в большое бомбоубежище на Ануфриевском шоссе. Это было серьезное сооружение, в которое входило до тридцати машин, в том числе даже маленьких грузовичков. В помещениях командования и санитарного пункта были оборудованы офис и столовая, и кроме того, удалось вкрячить небольшой автоподъемник, втихаря вырезав трубы из аварийной пожарной системы. Теперь можно было проводить техобслуживание и еще немного на этом зарабатывать.

    Примечание для родившихся не ранее 90-х: Сеть бомбоубежищ в Москве и по всей стране создавалась до самого конца системы «гражданской обороны» — подозреваю, что уже по инерции плановой экономики, хотя давно было понятно, что ни ядерной войны не планируется, ни что если она начнется, кто-то будет спасать население – в современной войне оно ценности не представляет. Бомбоубежища рассчитывались по численности на персонал районных предприятий и население жилых районов, их строительство входило в градостроительные планы. После смены государственного устройства сеть бомбоубежищ постепенно стала сдаваться в аренду – легальную и не совсем. Платили, как правило, наличными, и платили муниципальным чиновникам и начальникам бомбоубежищ.

    Штат «Эсперансы» пополнился механиками, электриками и поварами – из числа мужей, супруг и подруг; в качестве начальника гаража был взят еще один Олегов одноклассник Лёха, который, хоть сам ездить на машине не умел, быстро освоился на хозяйстве, покрикивал и выстраивал неповоротливых однокашников Сёму и Ерёму, а все Олеговы указания выполнял быстро и с душой. Учиться водить машину он и не хотел, а увлечением его была борьба хайкон-до; он во всякое свободное время ходил заниматься в клуб и даже встречался на семинаре с самим японским основателем этой борьбы, который, если верить газетам, мог забить в одиночку свинью, быка и даже тигра (вообще-то, кто ж ему тигра дал бы, если разобраться).
    Для охраны бомбоубежища, набитого машинами, пришлось нанять местную милицию. Милиционеры, в общем, всем понравились, и все они были своеобразными людьми. Замначальника отделения, майор, был принципиальным, насколько это было возможно; своим поведением напоминал боевого стрелка из «Полицейской академии» и учил всех пользоваться наручниками, резиновой дубинкой и правильно применять газовые баллончики – слава Богу, без практических испытаний. Лейтенант Коля был безмятежно улыбчив и добродушен в трезвом виде, но как оказалось, страшен в пьяном, и после единственного такого случая, приведшего всю «Эсперансу» в ужас (Лёхе даже пришлось воспользоваться приемами хайкон-до и наставлениями майора по применению наручников) — был строго отчитан майором и временно отставлен от «Эсперансы». После слезных молений Коля был возвращен в охрану и с тех пор вел себя исключительно мирно. Он был неотразим, являясь в бомбоубежище со своей доброй улыбкой – к примеру, с двумя огромными арбузами к обеду.
    - Коля, ты где арбузы купил? Почём они?
    - Как это — почём? Нипочём, они на нашей территории. Вон наверху лежат они, сейчас еще принесу, сколько надо.
    Азербайджанец Ибал, старший сержант, был тоже улыбчивым и веселым. Этот знал всё и всех в районе, и особенно то, что было связано со сдачей и продажей квартир. Про него рассказывали, что его часто привлекали к рейдам и оперативным задержанием – он всюду являлся с толпой соотечественников, и они безотказно прочесывали местность и указывали объекты, а также обеспечивали численный перевес сил добра над злом в стычках милиции с местными молодежно-бандитскими группами. Такие в районе имелись, и даже приходилось пользоваться влиянием «крыши» — сил милиции было недостаточно.
    Но веселей всех был Саша – полноватый старлей, разжалованный из капитанов ГАИ, откуда он перешел в участковые, потому что ему было стыдно там работать. Он постоянно шутил и рассказывал реальные гаишные истории, которые были гораздо круче шуток. Теперь откупаться в ГАИ аккумуляторами не было смысла – всё делали бесплатно через Сашиных бывших коллег.

    Серёга-холодильник, потенциальный президент, привез в бомбоубежище свой немецкий товар, разместил в подсобных помещениях, потихоньку его продавал и вкладывался под процент в денежный оборот «Эсперансы». Он окончательно забросил химию угля и пробовал писать в прессе статьи про политику, каждый раз почему-то осыпая упреками православную церковь. Валентину это не нравилось, но он относил такие заходы к современной моде – в газетах и на радио постоянно шли темы про различные секты и их руководителей-проходимцев, а у кого еще им было паству отбирать? Тем более что Сергей в своей пафосной манере рассуждал про атеизм и религиозное мракобесие, обращая все то ли в шутку, то ли в необходимость собственной рекламы на пути к будущему президентству.

    Олег переехал с Мариной и дочками в съемную трехкомнатную квартиру и перестал ездить на вышегородских автомашинах, а купил себе новую «Вольво» — универсал серебристого цвета. Они с Мариной стали ужинать в ресторанах, и в их поведении – пока еще не столь заметно, но Валентин уже заподозрил неладное, ибо уже с этим явлением встречался – стало проявляться некое покровительственно-командное отношение к сотрудникам «Эсперансы».
    Это дело вначале незаметно, а потом все ясней и ясней проявляется в поведении человека, заработавшего некоторое количество денег, позволяющее ему высвободить свое время и переложить его на других. Потом наступает – барство, с соответствующими манерами, а затем и взглядом на жизнь. Очень этому способствует появление прислуги – недалекий не осознает опасность власти, а распоряжаться прислугой – это и есть власть в ее прямом и элементарном проявлении. Хорошо, когда человек это замечает и вовремя сдерживает себя, не давая этому развиться – но, увы, способны контролировать себя немногие. Иногда полезно бывает предпринимателю или вроде того – провалиться в бизнесе, оказаться снова на начальном уровне – и только это способно вернуть человеку понимание ситуации.
    Не таковы начальники – директоры предприятий, не являющихся их собственниками – у этих, как правило, характер скверный, но прямой; они любят власть, но деньги для них обычно дело десятое, да и потери невелики. Ну, раз заглупил – выгнали; два, три – но возьмут ещё на работу, и в конце концов какое-нибудь понимание да и прийдет. Собственник же какого-либо «бизнеса» очень часто теряет грань между количеством труда и заработанными деньгами, сосредоточивая свои представления и ощущения на деньгах и материальных благах и не понимая разницы между количеством труда и распределением дохода – ведь если тебе удалось последнее, это не равнозначно вложению первого. (Вот потому-то так важно несет себя владелец двух-трех ларьков — и тем более хозяин рынка). Если у тебя нет соответствующего воспитания и понимания, эту разницу очень трудно ощутить, и ты все, что принадлежит твоей фирме, начинаешь безоговорочно считать твоим личным и тобой заработанным. И путь этот тогда неостановим.
    Валентин был недоволен покупкой «Вольво», притом новой; он с ужасом поделил ее стоимость на количество вышегородской продукции и жестко сказал Олегу об этом. Еще он заметил, что на эту сумму можно было бы несколько лет подкармливать какого-нибудь чиновника на автозаводе, чтобы всегда гарантированно получать машины любых моделей и в любом количестве. И опять Олег его удивил. Он не стал спорить, а просто сказал:
    - Валь, нуу, я всё понимаю. Нуу, мне так захотелось. Хочется же… И он усмехнулся, но при этом очень оригинально – одновременно и виновато и уверенно-подмигивающе. Вообще, его романтичный плакатный взгляд в будущее когда-то, незаметно, сменился на хитрый, испытующий, и голову он держал теперь не приподнято, а с наклоном, и посматривал из-под бровей. Такая вот произошла смена имиджа. Это Валентин обнаружил, приглядевшись, после какой-то незначительной шутки Марины по этому поводу. Жене и правда видней, пока они заняты всяческой рабочей беготнёй. Но тогда он не придал большого значения – так, подумал по ходу дела, принял и забыл, да и некогда было-то. А вспомнил и оценил всё только потом, с большим опозданием. Так всегда бывает с нами по жизни – события случаются раньше, чем ты о них узнаёшь, и тогда сам себя вопрошаешь – а куда ты смотрел, а где ты был раньше-то, когда это вот… ну, в общем, теперь уже поздно…
    Хуже тогда забеспокоился Валентин, увидев, что на машине красуется номер – три шестерки. Он был не особенно суеверным — но все-таки был, тем более что крестился совсем недавно, – а кое-кого вообще передернуло при виде такой, ёлы-палы, вывески.

    Примечание для не суеверных, особенно родившихся не ранее 90-х:
    Это сейчас по телевизору и в инете чего только нет, и никому не страшно — а тогда чтение «Омена» и ему подобного материала воспринималось совсем по-другому. «Ужастики» действительно смотрелись с ужасом в кинотеатрах и на видиках. За полгода до появления указанной машины священник, знакомый одного из «эсперансистов», ни с того ни с сего вдруг заявил, разглядывая их групповую фотографию, что у Олега за плечами дьявол стоит.

    - Да ты бы снял эту анаграмму, а, Олег! Вот давай, прямо сейчас через наших гаишников перерегистрируем!
    - Да ты чтоо! Я за это нуу, деньги платил!..
    И Валентин отступился – да что с тобой поделаешь. Он тогда баловался стишками для друзей и написал в качестве эпиграммы Олегу на день рождения:
    Средь зимы не будет лета,
    Навсегда запомни это.
    И в любой какой сезон –
    Все равно Макриди он.

    Примечание для родившихся не ранее 80-х:
    Ресторан и фирменный автосервис в 90-е годы в Москве, не говоря уж об остальной России, были действительно роскошью, как и многое остальное. Тогда всё, связанное с цивилизованными бытовыми услугами, только начиналось, и конкуренции практически не было, а сторонние расходы для любого предпринимателя весили значительно – взять хоть пресловутых людей-крышевателей – а всяческих пожарных и санэпидстанций уже и тогда хватало. Дорого всё получалось, но это уже было что-то; и самые безденежные времена уже закончились, — а в период всеобщего обесценивания зарплаты научного сотрудника, бывало дело, хватало на десяток «сникерсов», и, ага.

    Состав «Эсперансы» еще продолжал по-дружески собираться вместе, отмечать дни рождения и праздники, выезжать на загородные шашлыки. И, куда деваться — все смирились с машиной, ресторанами и всеми прочими заморочками, хотя Олег пристроился на обслуживание в дорогущем автосервисе, а также оборудовал машину громкоговорителем, через который он руководящим голосом требовал открывать шлагбаум платной стоянки.
    Все смирились, да не совсем.
    Вскоре озабоченный Олег срочно вызвал Юрка из Вышгорода, где тот неделями не мог получить машины с завода, и «Эсперанса» с пустой стоянкой-бомбоубежищем теряла беспрестанно звонящих клиентов. Как назло, завод занялся каким-то очередным перевооружением конвейерных линий, и начал выпускать практически все машины неприятного серо-голубого цвета, который народ немедленно окрестил «кастрюльным» и не очень охотно брал. Машины других цветов расхватывались мгновенно по повышенной цене – но у «Эсперансы не было и «кастрюль» – Юрок говорил, что другие дилеры всех перекупили.
    Когда Юрок явился, Олег попросил всех погулять, закрылся с ним в кабинете и долго беседовал с ним на повышенных. Выяснилось, что тот, оказывается, втихаря потребовал себе зарплату на порядок выше остальных, а, не получив желаемого, начал пробивать на заводе машины для других, — для «Эсперансы» же не оставалось. Неистребима жадность, в подчинении которой забывается осторожность, притупляется инстинкт самосохранения и ослабляется восприятие реальности. Юрок почувствовал себя незаменимым, и поэтому его пришлось заменить на Николая Кузьмича Макриди, к тому времени наладившего более-менее привычные связи на договорных началах.
    Был Юрок – нет Юрка. Ну, что же, светлый путь. Кузьмич вроде бы активно взялся за дело, однако обороты «Эсперансы» упали. Олег ругался и нервничал, но часть потока машин упустили. Прибыль была минимальной; «крыша» при выплатах дани начинала ехидно материться и сравнивать их выплаты с поступлениями от табачных ларьков. А были и наезды мелких местных гопников районного масштаба – охрана охраной, но почему-то менты не выражали желания помочь, и приходилось обращаться к Коке. Тот тоже начинал свои «разводки», доводя ситуацию до напряженной, как в случае со Шкроботом – потом всё же нехотя организовывал «стрелки» и проблему решал, гопники отступались. После этого при встрече Кока говорил, пристально глядя в глаза Олегу и Валентину.
    - Вы, ёпт, никакого удовольствия не приносите. Только по хорошей памяти с вами работаем. Проблем, стрелок, ёпт, из-за вас, а денег приносите меньше какой-нибудь палатки у метро. Нам любая точка не меньше пяти штук в месяц приносит, а у вас товара, ёпт, одного — полное бомбоубежище набито. Толку-то, а? На телефон не хватает. Давайте мы за вас возьмемся – у нас канал иномарок есть, будете ими заниматься.
    Олег при таких словах мрачнел – всем понятны были и прелести работы с бандитами, и со всеми связанными с ними автомашинами. Как-то он рассказал, что Кока в своё время узнал, что он в армии хорошо стреляет из автомата, и потом не раз спрашивал, а не хотел ли он это умение применить.
    Пришлось заняться закупками запчастей, искать варианты машин с улучшенной комплектацией, начинать новые знакомства. Валентин купил в рассрочку в «Эсперансе» собственную машину и ездил на ней по всем окрестностям по разным делам, и приходилось по крайней мере пару раз в месяц кататься в Вышгород. Выходные практически закончились, иногда лишь удавалось съездить к родителям на дачу в воскресенье. Того, что называют личной жизнью у него и так-то уже почти не было, а теперь и задумываться о ней стало некогда. Взносы за квартиру увеличились; зарплаты не хватало, и он залез к Олегу в долги по самые уши – поэтому он стал брать на себя все больше работы, для того, чтобы хоть как-то это отработать. Но все равно получалось, что отдавать нужно было несколько тысяч «нерублей», и конца этому долгу не виделось.
    Валентину на всю жизнь запомнились ночные рейды по вышегородской трассе – узкой, бугристой, с подъемами и спусками, игрой в «пятнашку» с попутными и встречными машинами на грани фола, остовами разбитых машин по обочинам. Как-то раз пришлось уходить от двух подозрительных машин, пытавшихся во втором часу ночи взять его в клещи – он оторвался от них, несколько раз почти вслепую выскакивая перед встречными огнями и втыкаясь в свой ряд между отчаянно гудящими и мигающими грузовиками, — а далее в таких случаях газ в пол и нигде не тормозить, даже перед ментами. На этой трассе всякое бывало – впрочем, как и на остальных. В прессе часто появлялись статьи о пропавших и по весне найденных по лесам водителях, исчезнувших грузах и каких-то отдельных группах бандитиков под управлением различных не пойманных пока шкроботов.

    В автозаводском отделе сбыта, в кожаной кепке и с барсеткой ходил гоголем Кузьмич, который, помимо усатого рака, стал походить еще на других щедринских персонажей – не то на раздобревшего помещика, не то на расхозяившегося городового. Он перемещался по Вышгороду на машинах с транзитными номерами. Одна из машин запомнилась Валентину тем, что ее лобовое стекло было с дефектом – искажало реальность, как в кривом зеркале, и через пару часов от этого начинала болеть голова, и пассажира с переднего сиденья тянуло прижаться ближе к водителю – так искажение было меньше. Кому-то ведь потом досталось и такое сокровище.
    Кузьмич подобрал себе помощников-порученцев, друзей юности, живших в его доме в автозаводском районе, и повелительно ими распоряжался, понукая матюжком и поругивая за нерадивость. При этом между ними как-то сразу установилась традиционная сельская иерархия, подобно тому, как колхозный председатель, вышедший в серьёзные, обращается с простолюдинами-трактористами. У одного из этих помощников, Игоря, была весьма соответствующая его характеру автомашина неопределенной марки, когда-то бывшая 412-м «Москвичом». Встречались тогда два анахронизма «москвича» — московский или ижевский; какая из этих разновидностей принадлежала Игорю, — установить было трудно, да и не хотелось; особенность данного представителя москвичёвского семейства была в том, что Игорь нашел на свалке передние крылья от альтернативного подвида, доработал их молотком и установил на свой агрегат. Цвет агрегата был неопределенным, разных оттенков желто-коричневого, дополненный молодой рыжей ржавчиной; скоростей было три или четыре, в зависимости от настроения этой своенравной погромыхивающей кучи металла; крыша была выгнута горбом, как будто объект старался казаться на дороге значительней, а ручки и обивка в салоне были как следует объедены любимым детищем Игоря – перевозимой им в летнюю пору из городской квартиры на деревенские каникулы козой. Однажды такое самоперемещающееся чудо было остановлено на трассе немного обалдевшим гаишником. Коза внутри, кстати, тоже была. Не сообразив поначалу, что с эти и делать, гаишник молча обошел вокруг объекта пару кругов, обернулся к сопровождающему его Игорю, с полминуты помолчал и вдумчиво потребовал:
    - Чтобы такой вот хуйни я на дороге больше не видел. Никогда!
    У Кузьмича на автозаводе было двое знакомых – они были братья-близнецы, и при помощи них крутились дела, как в комедийных фильмах. Один из братьев был заместителем начальника автосбыта, а другой, похожий на него как две капли воды, встречался с заинтересованными покупателями и заключал различные неформальные соглашения, чаще всего присутствуя в роли свадебного генерала с важным видом и не произнося ничего обязывающего. В свою очередь, брат-начальник, перенаправив в нужном направлении партию машин, разводил руками – я ничего не обещал, а это братец мой был, а кто чего говорил, я не знаю, и где воще подпись-то, а если нет, то и нечего тут, ожидайте. Откатные суммы братья делили поровну. Живых денег на заводе было мало, но каждый начальник от этого не страдал – негласная схема распределения машин работала, и всем так или иначе перепадало. Рабочие к этому давно привыкли, и ворчали лишь в таких случаях, если, к примеру, директор завода Напругин уходил в отпуск – когда он получал отпускные, задерживалась зарплата всему заводу по причине нехватки оборотных средств.
    Валентинова машина часто дурила, как и все советские машины, и он заезжал на заводскую гарантийную станцию. Там, правда, и по блату мало что гарантировали, и все равно приходилось за что-нибудь платить, ибо за бесплатно только вышегородские куры несутся. Раз в ожидании очередной починки Валентин обратил внимание на изуродованную в хлам черную машину с выбитыми стеклами, обляпанную грязью и высохшей болотной травой, которую гордо водрузили на подъемник в самом центре гарантийной мастерской. Он в шутку спросил бригадира – тоже, что ли, по гарантии?
    - А ты зря смеешься, — был ему невеселый ответ. – Позавчера напругинский племянник по пьяни в кювет кувырнулся. Скорость за сотню была, вылетел через лобовое и пролетел метров пятнадцать, так только пару царапин; что значит пьяный-то – трезвый и с катапультой бы не выжил. А машину оформляем под замену – как бы дефект рулевой тяги. Сейчас черных машин на конвейере нет, так теперь ванну наливать будут специально, чтобы на новую ему поменять.

* * *

    На пешеходном бульваре в центре Вышгорода вечером засветились недавно установленные кованые фонари, которые еще не успели как следует испробовать недоброго внимания молодого местного бомонда – новенькие фонарики, не меняные ещё. Вечер был летним, но уже поздне-летним, и чистый ветер с великой реки была холодноват; тянуло запахом дальних путешествий и подступающей осени.
    Валентин и Ирина стояли, обнявшись, в длинных плащах, посреди бульвара.
    - Ты приедешь ко мне в Москву?
    - Не знаю, Валя, наверное, не приеду. Я закончу в этом году дизайнерскую школу, а в следующем, наверное, выйду замуж.
    - Подожди еще выходить. Я через пару лет дострою квартиру, может, обустроюсь как-то. Помнишь, я тебе говорил в Коктебеле, что ты первая встреченная мной женщина, на которой возможно жениться?
    - Помню, помню. Но мне уже двадцать шесть… Не обнимай меня так, я всё забываю и млею, как пионерка, а мне это нельзя.
    - Есть еще время.
    - Нет уже времени, Валя. Ты меня не знаешь совсем. Я знаю, что в Москву не поеду, а там я не знаю ничего, мне все нужно начинать с нуля. А здесь у меня давно всё расписано, всё по плану. Выучат меня, женятся на мне, за всё заплатят, — дом, работа, дети. Я в Коктебель просто отдыхать ездила, и даже за свои деньги. Там вот с тобой и встретились. А теперь всё снова по плану.
    - Ну, женись, Иронька, по плану. У меня-то плана нету – как Бог даст, такой и план будет, и ничего в будущем не понятно. Вот выйдешь замуж за какого-нибудь своего шкробота…
    - Кто это такой, я не знаю никакого шкробота.
    - И не надо. Может, и не за него, дай Бог… Но подумай всё-таки, а отдохнуть надумаешь – так приезжай, я тебя ждать буду.
    - Подумаю, Валечка…

    Ирина жила со своей мамой в двухэтажном деревянном домике совсем недалеко от бульвара, построенного недавно, прошлым летом в центре города – получилась симпатичная пешеходная зона, еще не испорченная пивными ларьками, лотками и прочей всепортящей ерундой.. Во дворе дома стояла водоразборная колонка и росли лопухи и лебеда, как всегда это выглядит в вечных неисчислимых наших провинциальных городах. У них была маленькая двухкомнатная квартира, обставленная с уютом – виднелась Иркино дизайнерское будущее; в прошлом же был вышегородский технический вуз, никому теперь не нужный. Из окон квартиры виднелась маленькая площадь, дома на которой были выстроены в конце прошлого века; дома были разной высоты, а из-под выщербленного асфальта пятнами просвечивала булыжная мостовая. Она уже явно вылезала в конце площади из-под асфальта, который всё никак не могли её залепить на нее за всё советское время, и начинала затем свой извилистый спуск к реке, бывший в свое время частью большого торгового тракта – аж до самых сибирских краёв. На площади едва помещалось разворотное кольцо трамвая, и когда трамвай выписывал по нему круг, наполняя грохотом окрестности, у Иры в шкафчике звенели фужеры, а на экране телевизора бежали помехи.
    Таксист безошибочно нашел указанный адрес и въехал прямо в маленький дворик с булыжной мостовой и лопухами, непонятно как просунув машину между двумя гранитными тумбами – ограждениями из прошлой эпохи для ломовых извозчиков. Когда Валентин прощался с Ирой, она поцеловала его так, что было не совсем понятно – это приглашение остаться тут насовсем или прощание на всю жизнь. Но первое было вряд ли вероятно, а второе… Когда в следующем году Валентин позвонил Ире, её мама сообщила, что она здесь больше не живет, так как вышла замуж.

* * *

    А когда Валентин вернулся в Москву с партией машин, по словам Кузьмича, выцарапанных им с завода с большими мытарствами, — Олег встретил его очень озабоченный и злой, и по секрету сказал, что и Кузьмич пошел по привычной тропе, как и Юрок в своё время – берёт машин сколько может, отдает их налево и имеет процент с их продаж через вышегородские фирмы, которые, как грибы, выросли прямо у автозаводских ворот.
    Олег стал совсем нервным и подозрительным. Он нанял нового бухгалтера, попросил ее ревизовать все документы фирмы, а также пытался выяснить Кузьмичёвы «концы» в Вышгороде и обрубить их, невзирая на родственные дела.
    - Валя, единственные, кому я сейчас доверяю – это ты и Елена, наш новый главбух, я её еще по работе на бирже знаю. Марина глупая, наворотила, нуу, черт знает что, мы в убытке два месяца уже. Нам сейчас еще только налоговая проверка – и кирдык совсем, потому что штрафы будут, нуу, охрененные. Дядя – негодяй, я не ожидал от него такого. Я на него нашу «крышу» наведу, сдам его им на хрен.
    - Дядю Кузьмича?
    - Дядю… Сдам, нна хрен!.. Нуу, нельзя же так – за наш счет! Кто он такой был год назад? Нуу, Валь, нуу, на кого тогда надеяться?
    - Да, Олег… Не буду говорить конкретно про дядю, но я еще не видел, чтобы людей деньги не портили. Всех портят, и нас с тобой тоже. Ну, а машины как будем брать с завода? Нас почти все дилеры обставили по цене за последние два месяца.
    - Я сам поеду на завод и со всеми сам буду договариваться. А с дядей я поговорю и разберусь с ним. Отстраню его от дела. А на машины мы возьмем кредит. Валя, прийдется нам всем, нуу, напрячься.
    - Напряжемся, Олег, не в первый раз.
    - Валь, съезди, пожалуйста, нуу, к Коке с Рамазаном. Отдай им вот эти деньги и скажи, что со следующего месяца будем давать, нуу, поменьше, потому что, нуу, обороты упали.

    «Крыша» назначала встречи в актерском кафе на Набережной художников. То ли они этим подчеркивали свой желаемый имидж, то ли договоренность какая была с этим кафе – но там они часто тусовались.
    Молодые люди спортивной накачанной наружности, коротко стриженые, сидели на мягких стульях, обменивались впечатлениями, посмеивались, немного выпивали — но только пива, не более того. Много было кавказцев, но и русских парней хватало тоже. Девушки тоже были – ну эти-то, понятно, русские. Валентин заказал бокал пива; пока он ожидал Коку с Рамазаном, пара девушек, подсевших рядом, поинтересовались:
    - Вы художник?
    - Да нет, а почему вы подумали?
    - Глаза у вас, как у художника. Не как, у… этих… основных посетителей…
    Приехали оживленные Кока и Рамазан, под впечатлением от какого-то дела. Парни сразу же окружили их, интересуясь новостями, а девушки исчезли, не ожидая напоминания.
    Валентин и парни поздоровались. С тех пор, как Валентин помнил Рамазана, тот сильно изменился – он стал раза в полтора больше, из него пёрла кавказская злая решимость, а лицо стало совсем другим, асимметричным – парень был сильно бит, лицо было в шрамах, заросших недавно; его остановившийся левый глаз был повернут и расширен, и, как прожектор, направлялся на собеседника, и тому ничего не оставалось делать, как только на этот страшный глаз и смотреть, потому что тот притягивал внимание. Сам же Рамазан был весел и шутил, довольный:
    - Ха, он нам так и говорит: да я прям не знаю, что делать, ну, забирайте, что ли, квартиру, в счет долга – надеюсь, она всё покроет!..
    - Ха-ха-ха! Ну, а ты чего ему?
    - Ну, давай, говорю, х.й с тобою, — а квартира-то у тебя какая?..
    - Ха-ха! Ну, и чё он?..
    - Ха-ха-ха, ха! А он говорит… ха-аха,аха!.. однокомнатная!.. в Люблино!..
    - У-уха-аха-аха!..
    Вместе со всеми заливисто смеялся и Кока, при этом посматривая уже и в сторону Валентина.

    Примечание для родившихся не ранее 80-х:
    Ну, вы уже поняли и почувствовали, что в те времена для человека значила собственная квартира. Жильё, или же место, где ты можешь остаться с собой наедине отдельно от всего, что не твоё. С твоим — с семьёй ли, с друзьями, близкими людьми ли, один ли.
    Вот Валентин ради неё профессию свою оставил.
    Да и сейчас «жильё» во всем мире многого стоит.

    Кока спросил:
    - Валя, ты на машине приехал?
    Подозвал парня, сказал ему: — Когда закончим, заправь ему до полного. Валя, пойди с ним потом; бензоколонка наша, с тебя денег не надо. Давай, что ты там привёз.
    Валентин отдал деньги и рассказал то, о чем просил его Олег. По заинтересованному лицу Коки было видно, что ему не особенно нравится и сумма, и всё, что происходит. Кока спросил, как дела вообще и в чём проблемы, и чем помочь, может? При этом Валентин внезапно узнал, что отдают они четверть чистой прибыли, как говорил ему Олег, а на самом деле договоренность была про треть. Видимо, Валентин как-то заёрзал.
    И Кока, внимательно глядя ему в глаза, произнес:
    - Валя, мы тебя ценим. Ты преданный делу человек. Ты только не ври нам, не надо. Ты думаешь, мы не знаем, зачем Олег тебя вместо себя направил? Мы им, ёпт, совсем недовольны.
    И, не отводя взгляда, продолжил тему. И изрёк:
    - Олег хорошо живет. Он ездит на хорошей машине, ест в хороших ресторанах. Мы тоже хотим хорошо жить. Пусть он с нами делится.
    Эту фразу Валентин запомнил навсегда. Она потрясла его своей прямотой и пустотой. Он часто вспоминал ее потом. И всё? И это вся мораль? и больше ничего? Да ведь, наверное, у павиана больше морали. У павиана есть потомство, племя, гарем – в поддержании заданного природного порядка есть смысл, называй его хоть инстинктом, хоть и моралью. Клыки у них, у павианов, разной длины. Пусть уж тому больше павиану достанется, кто чего-то заслужил природой данными достоинствами – клыками, или же там, половыми органами, — не говоря уж о сообразительности или других умоподобных качествах. Но в любом случае, — он-то заслужил… а эти хотят просто брать, ничего не заслуживая. «Санитары леса», блин…
    Причем уже тогда они много взяли у других. Несравнимо больше всей прибыли «Эсперансы» и совсем другим усилиями. Ну, возможно, рискуя жизнью, не совсем это понимая – так что это как раз не стоит принимать во внимание, и это их самих не особенно интересовало. Существовали у кого-то солидные капиталы, дома за границей, яхты, и так просто было всё это получить. «Пусть они с нами делятся».

    На следующий день Олег появлся в «Эсперансе» в середине дня с большой коробкой денег. Они едва уместились в сейфе. Олег был уже с дорожной сумкой, собираясь ехать в Вышгород на своей «Вольве» с номером «три шестерки», на которой долетал до туда в полтора раза быстрее, чем все остальные водители.
    - Я сегодня поеду, разберусь там со всеми, нуу, наверное, будем брать машины по новой схеме. Лена, нужно будет перевести деньги в безнал, когда я скажу – я позвоню оттуда.
    И уехал. Три дня Олег не звонил, на четвертый позвонил Елене по её телефону и раздражённо сообщил, что ничего хорошего сказать не может и выезжает обратно.

    Среди ночи Елена позвонила Валентину и сказала, что Олег разбился на машине в районе Косяковска, и разбился так, что не понятно, будет он жив или нет.

* * *

    Косяковская районная больница была на окраине города и оказалась лучше, чем можно было думать, зная типичные наши провинциальные реалии. Всё там вроде было, даже простыни были достаточно чистыми, и палата отделения реанимации было только на четыре места. Там Олег и располагался на растяжной кровати под капельницей. Конечно, всем сотрудникам больницы сразу было понятно, что к ним попал бизнесмен, человек не бедный, и машина у него была соответствующая, и ясное дело, что Марине с Валентином сразу же были озвучены тарифы на услуги, на лечение наше, как бы бесплатное, ну и вообще – но цены эти были реальные, не запредельные. Ну, в общем, реальные для «приезжих».
    Лицо Олега было почти нетронутым, лишь только поцарапанным осколками триплекса – спасибо вольвовской подушке безопасности; таз и позвоночник остались на месте, что было совсем удивительно – но правая рука и нога были разбиты в хлам — удар пришелся в правую сторону машины. Что тоже было удивительным, Олег был пристегнут ремнем безопасности — раньше он этого не делал, — но на сей раз замок был намертво защелкнут и зажат смятым искореженным металлом, а сам ремень был отрезан чьим-то ножом, когда Олега извлекали из того, что до удара было серебристой «Вольвой» с запоминающимся номером. В сознание Олег еще не приходил. Суммарная скорость удара со встречным рейсовым «икарусом» была, видимо, не меньше двухсот километров в час – Олег напрочь вышиб ему передний мост и вбил всю машину под днище; и еще одним обстоятельством, спасшим ему жизнь, было то, что машина спружинила от запасного колеса, находящегося у автобусапод полом, в районе второго ряда сидений. Подоспевшие водители и пассажиры «икаруса» выдернули Олега из кучи переплетенного металла и погрузили в быстро подскочившую «скорую» — и такое бывает, что успевает она.
    Это произошло где-то в районе того же участка вышегородской дороги, где полтора года назад разбил машину и Валентин. Двухполосная бугристая трасса здесь скачет с холма на холм – и, когда Олег несся по ней на подъем со скоростью около ста шестидесяти, как он всегда ездил – ему не видно было встречной машины, пошедшей на обгон «икаруса». Обгонявший мужик, вылезший на встречную полосу через сплошную линию на какой-то простой отечественной легковушке, выжимающий на подъем всё из своих убогих сил, тоже не предполагал, что тут могут так носиться – и они сошлись лоб в лоб на верхушке холма. Олег дал руля вправо, на широкую обочину, засыпанную щебнем, и его завертело и выбросило под этот самый встречный «икарус». После удара, столба пыли, пара и обломков, — наверняка видевший всё мужик не счел нужным участвовать в дальнейшем, да и зачем? у него продолжилась своя, Богом данная и Им же продленная жизнь, — и, возможно, соответственно своему интеллекту, он подумал – а причём это тут я? Или даже не особенно подумал, а просто провернулось что-то в недалеком мозгу – некий ментально-полусознательный винегрет из инстинкта убегания, матерных междометий и чего-то похожего на сожаление по поводу случившегося. И мужик продолжил путь свой, упомянут будучи в протоколе как водитель неустановленной автомашины – но не нам его судить, да не судимы будем.
    О чем они до того общались с дядей Кузьмичом, к чему пришли, добился ли чего-нибудь от него Олег — так и осталось загадкой – после этого он в яростном настроении отправился в Москву и всё закончилось этой палатой в реанимации. После аварии Кузьмич приехал в больницу первый, всё там организовал и клятвенно заверил по телефону, что проблем с поступлением машин не будет. Валентин отвез в Косяковск Марину и поселил ее в гостинице, а сам вернулся в «Эсперансу» и они с Еленой взяли управление и стали разбираться с делами. С ужасом они обнаружили, что всё хозяйство в убытках и кредитах, а коробка денег взята по какой-то договоренности за немыслимые проценты.
    Кузьмича вызвали в Москву и разъяснили ему ситуацию, не особенно напоминая о его роли в ней. Валентина поразила обосновавшаяся в нём удивительная провинциальная спесь – видимо, он уже много увел под себя денег, почувствовав себя хозяином положения. Он, конечно, был подавлен случившимся – он и любил своего племянника, и понимал, что он натворил – и только поэтому говорил и делал вид, что они одна команда и должны всё сделать, чтобы Олег выжил и вернулся к ним обратно. Нужно было много чего делать.
    Валентин смотрел на Кузьмича и вспоминал, как он два года назад ехал в кабине автовоза с невзрачным усатым мужичком в сереньком пальтишке. Мужичок устало зевал, невпопад шутил с вышегородским акцентом – «окая» и «якая», и от него пахло носками и дешевым табаком. Сейчас за столом перед ним сидел толстый делец в кожаной куртке и полосатой рубашке, залитой одеколоном и едва удерживавшей вываливающийся волосатый живот. С «Дуката» дядя перешел на «Мальборо»; одной рукой он опёрся на колено, а другую не убирал из-под толстого небритого подбородка, не особенно заботясь о том, что из-за этого его слова выходят жёваными. На столе перед ним стояла пухлая, как он, и тоже черная и кожаная барсетка, в которую он еще много положит денег, и кроме этого, еще из сейфа ему всё прийдется выдать – а куда деваться. Елена, стараясь быть корректной, сердито выговаривала ему – конечно, не говоря обо всём впрямую – до чего они с Олегом довели фирму, но всё еще можно исправить. Она сама была «из простых», из маленького подмосковного городка, в свое время была владелицей торговой палатки и всю жизнь общалась с такими вот. Для нее не составляло труда матернуться, приказать, уволить, потребовать говорить прямо, а затем прекратить ненужные объяснения фразой: много говоришь. Кузьмич говорил, что не пожалеет ничего, но Валентин понимал, что он действительно – много что не пожалеет. Ну да ладно, подумывал он – если что, мы тебя проймем Кокой с Рамазаном. Я-то не Олег, жалеть тебя не буду, а пока нам решать, как и что делать на фирме.
    И только этого, скорее всего, усатый мерзавец и боялся. Конечно, он любил Олега – но ведь это был точно такой же, как и тот, смотавшийся с места аварии, везучий мужичок.

    - Лена, а наличные под восемнадцать процентов – это много?
    - Конечно, много. Под такой процент обычно берут либо с обналом, либо на очень короткий срок, когда очень высокая прибыль – либо на долгий и понемногу. А у нас наоборот – в безнал переводить, прибыль минимальная, долги размером в месячный оборот и через полгода налоговая проверка.
    - Ты его знаешь, этого заимодавца? Какие-нибудь записи у Олега есть, где-нибудь отмечено, что именно эти проценты, и на какой срок?
    - Никаких записей, я всё просмотрела. А этот даватель тоже по знакомству с биржи, у него свой независимый пенсионный фонд. Зовут Никитой Сергеевичем. Говорит, что всё понимает, денег требовать не будет – будет ждать, когда отдадим. Но процент, волк, не снижает.
    - Ну, и что теперь нам со всем этим хозяйством делать? Сколько там долгов-то, говоришь?
    - Работать и пытаться вытянуть. Много говорим. Я на себя возьму бухгалтерию, продажи, налоговую, отношения с Кузьмичом, а Олега мы оттуда вывезем и попробуем его по моим связям положить в военный госпиталь – только там таких выхаживают. Можно было в спортивную травматологию, но мне Кузьмич передал первичный диагноз, и там с головой у него что-то, то есть там не только травматология понадобится. Ты возьми на себя персонал, рекламу и «крышу», ну и Марину к нему вози и с ГАИ разберись. Ничего, справимся.

    Валентин собрал притихший персонал «Эсперансы», всё всем рассказал, в том числе и про долги, и попросил сделать всё возможное, тем более что все друзья и родственники. Съездил к Коке с Рамазаном и попросил отсрочки дани месяца на три-четыре. Те поматерились, погрозили, но отсрочку дали – что такое травмы и больница, бандиты очень понимают. Позвонили и пообещали помочь, чем смогут, все их знакомые, Серёга-холодильник, рекламщики, и даже злополучный Юрок внезапно появился откуда-то, приезжал к ним в бомбоубежище, долго сидел у них, сочувствовал, обещал помочь с продажами и дал несколько пригодившихся потом советов. Он занимался продажей иномарок, зарабатывал немного, предлагал восстановить отношения и, как казалось, сожалел о прошлом своем поведении, однако, по здравому размышлению, Валентин с Еленой к делам его не допустили.

    Косяковск – городок, созданный для военной промышленности; там до перестройки делали танки на тракторном заводе, автоматы и пулеметы — на инструментальном, ну еще для отвода глаз имелся завод мотоциклетный – это его продукция в семидесятые-восьмидесятые годы, оседланная длинноволосыми пацанами в расклешенных брюках, расстегнутых рубахах из сельпо, с папиросами в углу рта,- ревела и гремела по ночам во всех деревнях и селах нашей многострадальной. С приходом смутных времен танков и автоматов стало требоваться меньше и никто за них не платил, а пацаны острились налысо, надели кожаные куртки, сунули руки в карманы широких штанов и подались в города – там много делов было разных, и никаких мотоциклов им больше не требовалось – уж «девятки» с длинным крылом это как минимум, а там, глядишь, и подержанный черный «бумер», кто доживет и не сядет.
    Валентин приезжал к Олегу и Марине, жившей в гостинице и больнице, несколько раз – навестить и одновременно уладить дела с местными гаишниками, которые были склонны объявить Олега виновником аварии. Искали Олеговы права и документы на машину – куда-то они затерялись во время аварии. То, что было раньше «Вольвой» с тремя шестерками, находилось на территории автобазы дорожной техники и представляло собой искореженный ком металла, напоминавший свернувшегося злого механического ежа. Для того, чтобы добраться до того места, где находился бардачок, Валентин и местный лейтенант-гаишник разрезали в трех местах каркас машины специальными гаишными ножницами, использующимися при подобных авариях, — но машина от этого сжалась еще сильнее. Тогда они зацепили промасленный железный сверток с двух сторон тросами, привязанными к дорожным самосвалам, и растянули его. В образовавшуюся щель залез Валентин и пошарил в бардачке – но документов не было. Самосвалы ослабили тросы, и железный ёж свернулся обратно. Лейтенант покачал головой и стал оформлять документацию. Он был неплохим парнем, но стал при этом говорить о превышении скорости, выезде на встречную полосу и о том, что встречного водителя-то никто и не видел, а теперь еще и документов нету.
    Валентин предложил лейтенанту выйти покурить на улицу.
    - Лейтенант, я вас понимаю. Есть у вас виновник аварии, у него нет документов, скорость явно превышена, мерзавец на какой-то развалюхе с места аварии уехал и никто его номеров не запомнил. Ну, дальше у вас привычная схема.
    - Ну, а как быть-то? Мне надо дело закрывать, его мне поручили. Мы его допросить хотели, а у меня даже протокола нет – нас к нему в больницу не пустили, недееспособен.
    - Так вот, смотрите. Виновник аварии человек, как вам кажется, богатый. Это не так. Он машинами занимается, но это не его машины, он их контролирует. Номер видели на машине? Вот так. Сейчас такое завертится – машины нет больше, все деньги, что у него есть, уйдут на лечение, и дают их его товарищи. Они тоже не очень богатые, но очень активные. Приедут скоро сюда на черных джипах – разбираться, что к чему. А он недееспособен. А вы все на него хотите повесить. Это нехорошо, несправедливо. Вы меня понимаете? Вам это надо – во все это влезать? Тут проблемы одни, понимаете?
    - Угу, понимаю. Так что делать-то?
    - Может, как-то по-другому дело можно закрыть? А тут мы уж поспособствуем.
    - Можно оставить дело открытым, с указанием — до нахождения виновника аварии. А денег мне не надо, не хочу я в это вязаться. Из-за ваших друзей, из-за номера этого, из-за того, что я вообще не понимаю, как он жив остался.
    На том и расстались. А документы, как потом оказалось, хитрый Кузьмич, прилетевший в больницу раньше всех, забрал вместе с Олеговой курткой, в кармане которой они и лежали.

    Олег пришел в сознание, но в какое-то не такое сознание. Марину, сидевшую рядом, он узнал на второй день, но называл разными именами. Марина то смеялась, то плакала. Плакал и Олег, когда его кормили с ложечки овсянкой, и когда Серега-холодильник брил его отросшую щетину бритвенным станком. Серегу он не узнавал и считал его каким-то злодеем, а Валентина он как раз звал Серегой, насколько удавалось понять из его несвязного мычания. Выражение лица его наводило на мысли о совсем нехорошем. Наезжавший временами Кузьмич впадал в тихую панику. Так уже продолжалось месяц со дня аварии, и дело было плохо. Приходил местный главврач больницы, характерно потирая руки, говорил о гематоме, и разок-другой прозвучало слово: трепанация.
    Елена по своим связям договорилась с заведующим отделением военного госпиталя имени профессора Мазевского, — и, как только освободилось место в отдельной палате, в Косяковск выехал громадный и внушительный реанимобиль с номерами министерства обороны. Немногословная бригада врачей с водителем неслась по разделительной полосе вышегородской трассы с включенными мигалками, разбрасывая грязь и снег во все стороны, и Валентин на своей машине едва успевал за ними, пристроившись в хвост и моля Бога, чтобы они не тормозили перед постами ГАИ – но они не тормозили, и так они проскочили все заторы и пробки приехали к воротам косяковской больницы.
    Валентин пересел в реанимобиль, и угрюмый военврач, по виду явно не оставляющий сомнений в своей профессии, спросил – куда ехать.
    - Вьезжаете в ворота, второй поворот налево, и вдоль ёлочек к отделению хирургии. Как вас оформлять?
    - Никак не надо, сами въедем и заберем. Василий, подъезжай к воротам.
    Громадный красно-белый «Форд» с номерами серии «ММС», крякнув сиреной, встал на въезд перед воротами. Выскочил и подбежал испуганный сторож. Медбрат сказал в мегафон:
    - шшш…Откройте ворота,
    Ворота немедленно отъехали. «Форд» проехал к отделению хирургии, военврач с бригадой в халатах вошли к дежурной медсестре.
    - Больной Макриди Олег. Забираем его в военный госпиталь. Покажите документы. Главврач здесь? Начинайте оформлять выписку.
    Главврача не оказалось; был только дежурный врач, как и все, испуганный, который что-то пытался возразить и спросить, но медбрат показал удостоверение и поторопил действовать. Врач побежал, а военный медик ехидно усмехнулся и подмигнул Валентину. Принесли снимки; военврач посмотрел их на свет, подозвал медбрата и показал ему на что-то, тихо поясняя.
    Вернулся дежурный и стал что-то выспрашивать. Военврач слушать не стал и сказал ему:
    - Если выписки не будет, забираем без выписки. Поторопитесь. Вы — носилки готовьте. Вы – каталку. Каталки хоть есть у вас свободные? Одеяла свои, не беспокойтесь.
    Олега, укутанного в одеяла и глядящего по сторонам непонимающими глазами, погрузили в реанимобиль. Военврач, садясь в машину, повернулся к Валентину:
    - Им тут трепанацию сделать – вообще без вопросов, как развлечься. Умер бы он тут через месяц или в овощ превратился насовсем. Инфекцию вроде не занесли, и на том спасибо; вовремя забираем.
    И группа захвата с заполученным объектом понеслась по снегу и грязи обратно в столицу. Наступала зима, и снег валил крупными хлопьями. У Валентина на душе было легко, как после правильно выполненного в уходящем году важного дела. Водитель реанимобиля знал свое дело, и гнал с умеренной скоростью, чтобы Валентин и на обратном пути держался у него на хвосте, успевая протиснуться за огромным «фордом» в потоке машин, расступающихся, как льдины перед ледоколом. Марину посадили в реанимобиль рядом с Олегом; тот радостно мычал, держась за руку; ему казалось, что они откуда-то издалека возвращаются домой на самолете.
    Был похож на самолет и огромный томограф, в который немедленно поместили Олега по приезде в госпиталь.
    На следующий день Елена сказала Валентину:
    - Меня сразу после томографии спросили – не били ли его раньше или не было ли контузии. У него, оказывается, еще и застарелая травма головы. Я стала Кузьмича спрашивать и узнала, что его в Вышгороде по молодости с пятого этажа сбросили – да что ж за люди-то там живут, а? Ладно, много говорим. В общем, хоть и по дружбе его сюда устроили – но кормить, Валя, мы с тобой будем два отделения госпиталя. В одном ему голову лечить будут, а руку-ногу – в другом.

    Примечание для родившихся не ранее 80-х:
    В военном госпитале, с немыслимым тогда еще томографом и прочим уровнем медицины, немыслимым для простого общедоступного «минздрава», в те годы много кто лежал. И в том числе и бандиты, и «чечня» — с обоих сторон линии фронта. «Огнестрел», «колотые-проникающие» — всех лечили – уж неизвестно, с клятвой Гиппократа или с чем другим. Поговаривали, что были случаи, что кое-кто кое-кого узнавал, — но, конечно, делали вид, что не знакомы. Врачи и родственники шутили, что это как хищники, которые не охотятся у водопоя. Хотя на самом деле в дикой природе это не так.

    Все основные принципы и особенности работы «Эсперансы» и её сотрудников достаточно описаны выше, и не стоит детально останавливаться на подробностях следующих нескольких месяцев всеобщей борьбы за выживание. Стоит только сказать – работай честно, и прийдет стабильность. Валентину с Еленой, вместе с остальными, удалось за полгода вытащить баланс на «ноль», несмотря ни на предыдущие долги, ни на расходы на лечение Олега в военном госпитале на полулегальном положении и тамошние тарифы, ни на двурушничество Кузьмича, продолжавшего свои манипуляции провинциального Фарлафа и постепенно, по мере выздоровления Олега, возвращавшегося к привычному уровню наглости.
    Кока с Рамазаном вполне вошли в положение, особенно не требовали мзды за существование, а вместо этого ограничивались ненавязчивыми просьбами, от исполнения которых нельзя было отказаться – пригнать им в счет долга какую-нибудь черное навороченное авто особой комплектации, или поставить на учет под посторонними именем машину какого-нибудь инкогнито, или, к примеру, оборудовать кожаным салоном и всяческими прибамбасами «Волгу» некоей вип-персоны. Часто это были люди кавказской наружности; про одного из таких Рамазан уважительно отозвался:
    - Это очень умный и ответственный следователь. Он из особо важного отдела, ведет дела особой важности. Он дело Горячкина ведет.
    Глядя на достаточно интеллигентного, но простоватого кавказца, внешне мало отличавшегося от постоянного объекта милицейского внимания – типового рыночного арбузоторговца – Валентин подумал – да ладно, особой важности, ага. Ну, ладно, навернули «Волгу» ему; чиновник был рад, и еще, наверно, порадовался какой-нибудь Рамазанов товарищ, вытащенный из какой-нибудь бутырки и радостно отправившийся на волю, в родные горы. Через пару лет после этой встречи Валентин смотрел по первой программе документальный фильм про этого следователя, а дело Горячкина все-таки раскрыли, хотя заказчика этого известнейшего убийства привлечь не удалось – человек всех обманул, умер сам. Да ведь, может, поэтому и раскрыли – «стало возможным».
    Более того, «крыша» предложила помощь в поставке машин и дала контакты в Вышгороде, в местной прокуратуре. Но нервный следователь в турецкой кожаной куртке, с неспокойным красным лицом, дергавшимся от каждого звонка мобильника, на встрече с Валентином заявил:
    - Послушай, я вас могу свести с кем надо. По какой цене он вам машины будет отдавать, я не знаю. Но только ты скажи, что я буду с этого иметь, а потом уж я подумаю, что к чему.
    Валентин обескуражен был донельзя такой постановкой вопроса и ушел, мысленно разводя руками. В его голову, навсегда испорченную техническим образованием, такой расчет прибыли не укладывался, о чем он и доложил «крышующим». Кока хмыкнул, посмеялся над Валентином, сказал, что тот не бизнесмен, – но всё понял и больше на продолжении контакта не настаивал.
    Кто не захотел помочь ни по-какому, — так это арендодатель бомбоубежища – муниципальный чиновник, обрюзгший, со слабенькими ручками и лицом злой совы из мультфильма, в котором эта сова украла солнце. Валентин обрисовал перед ним проблемы «Эсперансы» и Олегово положение, но едва он коснулся просьбы хотя бы немного сократить плату – чиновник затрясся в гневе, совершенно изменил тон разговора и заявил, что это совершенно невозможно, таковы расценки по Москве за все бомбоубежища и он не вправе их менять. Что он сочувствует Олегу – это само собой разумеется, но договор есть договор, и никаких возможностей снизить оплату не имеется, и пусть они все ему скажут спасибо хотя бы за то, что он её не повышает, несмотря на курс доллара, и у них ни разу за это время не было проверок, а то кто знает, что они там переустроили. Валентин сидел перед ним, как перед грязной лужей, перегораживающей дорогу, по которой ежедневно приходилось ездить, и не было никакого объезда. Что негодяй неправ, Валентин знал прекрасно – он до этого беседовал с начальником районной сети бомбоубежищ, и было понятно, что негодяй делится с ним лишь меньшей частью прибыли. Единственным трудом негодяя было только напечатать договор на печатной машинке, причем и это он сделал с грамматическими ошибками и затертыми опечатками, а пользоваться компьютером негодяй не умел.

    И всё же, несмотря на все эти проблемы, которые потом стали казаться мелкими – всё преодолели они, и вышли они на ноль. К концу весны долгов-то не было. Отдали коробку денег Никите Сергеевичу, а часть из этих денег закрыли нереально крутой машиной, отделанной внутри кожей и с новым двигателем, выстреливающей на светофорах круче всяких «мерседесов». Не поддались заманчивым предложениям нарождающихся автомобильных монстров, предлагавших стать их филиалов. И даже продали всё, что удалось снять с разбитой злосчастной машины, за что потом в том числе… ну да ладно, опять же своим чередом.
    Узнал Валентин, куда деваются остатки угнанных и разобранных на запчасти машин. В этом помог водитель мусоровоза, у которого он спросил совета – а как можно вывезти остатки этой страшной кучи металла, вывезенной на самосвале из Косяковска? Водитель внимательно выслушал вопрос, попросил немного денег, а также вырезать номер на кузове и подтащить останки поближе. Выдвинув из оранжевого агрегата нижнюю челюсть, он зацепил за ближайший выступающий кусок металла и, подобно дрессировщику удава, в несколько приемов сжевал, затянул груду металла в чрево мусоровоза, поворачивая её ломом для того, чтобы удобнее было прихватывать. Всё это произошло в течение двух минут, и злобный остов, наводящий ужас на окружающих, превратился в комок размером чуть больше топливной бочки. А номер Валентин разрезал ножницами по металлу на кусочки. А потом все это скрылось внутри оранжевого аннигилятора в прессованном мусоре, чтобы навсегда исчезнуть в гигантской многослойной подмосковной свалке, в царстве отработанных, извергнутых обществом отбросов – остатков вещей и пищи, а также людей, также отвергнутых обществом, нашедших на той же свалке остаток жизни и пропитания и именуемых этим обществом бомжами, то есть людьми, место жительства которых неопределенно – то ли на этом свете еще, то ли уже не на этом.

    Олег остался на этом свете, но, к сожалению, не в добром здравии. Что за полгода в военном госпитале смогли восстановить в его голове – то смогли — не меньше, но и не больше. С рукой и ногой все еще было впереди – ну, конечно, не стометровку бегать, и даже о езде на машине говорить было рановато. Он постепенно осваивал инвалидное кресло – не очень получалось управляться одной рукой; фразы у него выходили косноязычно, но слова и смысл были уже достаточно понятны. Елена договаривалась об искусственных суставах, реабилитационном курсе восстановления мозговой деятельности сроком еще на год примерно. Деньги светили бешеные, но всё было еще реально. Как вдруг…

* * *

    Как вдруг Олег появился в «Эсперансе» на своей коляске, которую катила Марина. Никто этого не ждал, ничто до этого ничего подобного не предвещало. Лицо его, явно выражавшее психическую недолеченность, заставило остолбенеть Валентина, равно как и всех присутствующих. На нем застыла какая-то одновременно и детская, и злобная улыбка.
    - Ннуу, чтто, не ждали, ччто я п-приеду? П-привет всем. Ч-что, развалили ф-фирму ммою? Выы, ввыйдите пока, п-пжалуйста, отсюда, я с Еленой п-поговорю…
    Им потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.
    - Это как, Олег – развалили?
    - Д-да я, я всё знаю. П-прибыли нету, ммашины не п-продаются… п-понабирали сюда непонятно кого… себе машины ремонтируете… Нну, я вышел из б-больницы, ссам всё п-проверю теперь, ссам ббуду управлять.
    И поехал к сейфу с наличностью, неловко крутя колесо одной рукою. Другая, увязанная под прямым углом, была заботливо укрыта Мариной, которая нарадоваться не могла на казавшегося ей прежним, решительного, деятельного Олегушку. Открыл сейф и стал перекладывать к себе оттуда пачки денег.

    Торжествующая Марина рассказала, что они выписались из госпиталя, что Олег приехал на коляске к начальнику госпиталя и стал разбираться, почему его неправильно лечат и сколько денег с него берут.
    Это была катастрофа. Начальник госпиталя, генерал медицинской службы, был вежлив, выслушал эту делегацию спокойно и пообещал разобраться. Что их выгнали из госпиталя немедленно, это понятно. После этого начальник госпиталя вызвал заведующего отделением, устроившего сюда скандального нелегала, поставил его на ковер и спросил, когда он последний раз надевал погоны и не много ли на них звездочек. Елене было передано от военврача, что пока что все их общие хорошие знакомые переходят в этом госпитале в статус нон грата.
    На следующий день приехал Кузьмич, заявивший, что он больше не намерен делить со всеми бизнес и что в Вышгороде Олега будут лечить не хуже и на порядок дешевле.
    - Ну, раз так – забирайте всё отсюда и везите в Вышгород ваш, – сказал им всем Валентин. – Вы, наверное, так уже давно решили?
    Выяснилось, что большая фура, на которую погрузят все оборудование, заказана уже на этой неделе.

    «Эсперансу» их никто и не думал закрывать, как положено. Ошарашенная Елена, многое повидавшая, ничего никому советовать не стала, уехала и прощаться ни с кем не захотела. Её, как и Валентина, обвинили во многих грехах. Они всё делали не так и незаслуженно получали свою зарплату. А машину-то куда дели, бессердечные обманщики, Олегушка на неё посмотреть хотел, ничего для вас нет святого. Ну, ничего, мы в Вышгороде-то развернемся.
    Валентин извинился перед Лёхой, Сёмой и Ерёмой, с Людой-бухгалтершей и остальными. Прощались обалдело – всё было более чем внезапно.
    Серёга-холодильник вовремя примчался на похороны «Эсперансы». Понятное дело, — если бы не успел, никто бы никогда не отдал ему вложенных дивидендов – не такие лохи вышегородцы, хоть стар, хоть млад.
    Который млад был, так не в уме, а кто стар, так зато быстр. Слава Богу, оставалась в гараже одна дорогая и очень навороченная машина, на которую не нашлось покупателя – ту Серёга и схватил, — и хоть с потерей в деньгах, но на радостях умчался куда подальше от бывшего своего приятеля, с которым штангу вместе когда-то тягали. Не очень-то Олег и узнал его, только виновато улыбался, сидя на своей коляске – а Кузьмич недовольно хмурил брови, скорбя об упущенных на глазах доходах – да побаивался он этих молодых московских выскочек, и ничего не сказал на это.
    Рассчитались и с «крышей». Кока приехал сам, посмотрел на них. Он взял стул и сел на него верхом, долго и пристально смотря на то, что было теперь Олегом. Он смотрел ему в глаза, а потом покачал головой, но не так, как сожалеют о прощании – а как- то так, как будто где-то война была или самолет разбился, и делать теперь нечего.
    Олег так же виновато улыбался ему.
    - Ввот я теперь какой.
    Кока промолчал, пожал здоровую Олегову руку и ничего не сказал, только нагнулся и приобнял его, и похлопал его рукой по плечу, идя уже к выходу. На глаза Олега накатились слёзы, но видеть этого Кока не хотел.
    - Валя, сколько вы нам должны, ты знаешь. Проверять мы ничего не будем. Пусть пригонят и оформят на тебя одну черную представительскую машину, и хватит. Потом разберемся, позвонишь нам.
    Это был последний раз, когда они виделись с Олегом.

* * *

    Валентин и Серёга-холодильник попрощались тоже буднично и невзначай, и тоже навсегда, и тоже не подозревая об этом. В летнем кафе, за кружечкой.
    - Ну, что, президент? Ты, как кабинет себе набирать будешь, возьмешь меня министром транспорта?
    - Конечно, возьму. Именно транспорта. Для начала, а там как себя покажешь.
    - Ну, буду дожидаться. Как ты себя покажешь.
    - Ты куда теперь?
    - Не знаю, я ж не как вы, политики, это у вас всё по годам расписано – от холодильников до, блин, инаугурации. Теперь, главное, чтобы всё осуществилось. А какие проблемы? Считайте, люди, что я уже министр.
    - Хы-хы.
    - Отдыхать буду пока, устал я от них от всех. Чтоб я ещё хоть раз был директором или его замом!.. За квартиру еще немало должен, но мне в долг дали, и без процентов. Эти деятели уже всё в Вышгород утащили. Марина-то ладно, что её осуждать… блаженны нищие духом. Дядю вот я придушил бы. И еще у меня проблема – я ведь за машину-то свою еще не рассчитался, пару штук Олегу должен. Теперь дядя мне предлагает – ты раз должен, ты отдай ее нам в Вышгород, мы на ней годик поездим, а потом тебе отдадим, это и будет твой долг. А я вроде и согласился с ними в разговоре. Я сам не в себе был в тот день, и пообещал им, что да, отдам.
    - Друг мой, Валя. Машина, как и жена, должна быть в одних руках. А ведь честнейший какой человек этот ваш дядя. Отдаст он тебе машинку, обязательно отдаст, и ведь отдаст в прекрасном состоянии!.. А что, и договор составлен?
    - Да, мы с Олегом его составляли, и подписи есть, сколько я вносил и сколько еще должен.
    - И что, этот договор у них? У дяди?
    - Нет, Серега. Я его из сейфа взял в свое время. И он у меня на руках.
    - Вот, Валя. Вот теперь я вижу, что ты достоин быть министром транспорта.
    - Так ты что же хочешь мне сказать?..
    - Я хочу сказать, что ты, Валя, дурак. Честный, да, но дурак. А если ты решишь, что если сказал «да», — так уж всё, выполняй сказанное – так будешь дурак гораздо больший. И этого ждут от тебя все эти кузьмичи.

    И на встрече с Кузьмичём, вместо того, чтобы отдать ему свою трудягу-машинку, накатавшую уже не один десяток тысяч, Валентин ему так и разложил по понятиям. Практически дословно, как сказано было в Серегиной фразе.
    Кузьмич не удивился, ничего в этом для него странного не было. Чего от них ждать еще, от молодых проходимцев. Тридцать один год, жизни ни хера не видели, а деньги опять отнимают. Эх, поживите с моё, как же трудно с вами.
    - Эх, ладно, Валя. Мир-то тесен, свидимся мы, глядишь еще на узкой дорожке-то.
    - Не, Кузьмич, не свидимся. И тебе лучше будет не видеться.
    - Грозишься?
    - Не. Прощаюсь.

    Черная представительская машина, стоя в сарае соседа по даче, в свойственном своей вышегородской породе стиле, умудрилась сама себе перемкнуть контакты — и, когда Валентин накинул клеммы аккумулятора, провода задымились. Хорошо, что Валентин сразу не закрыл капот – он знал отечественные машины и предпочитал не торопиться в действиях. Поэтому, почуяв дым, он скинул клеммы, вместе с соседом они прозвонили провода и обнаружили перемкнувший жгут. Пришлось покупать новый жгут в автомагазине. А что было бы, если бы он сжег машину, не говоря уж о сарае?

    Кока позвонил ему через неделю и назначил встречу. Кока был с Рамазаном и еще парой кавказцев. Валентин приехал и отдал машину и документы привезенному ими работяге-водителю. Поговорили про погоду, про Олега, про то да сё. Пора было разъезжаться. Кока в очередной раз внимательно посмотрел Валентину в глаза и сказал:
    - Слушай, Валя, у нас дело есть. Ты несколько лет на продаже машин работал. Ты помнишь, у нас канал есть, поставка иномарок из Германии. Поставим тебя директором, фирма наша. Организуешь дело, ты все знаешь. В общем, давай с нами работай.
    Валентин почувствовал, что сейчас настал один из переломных моментов его жизни. Причем, в общем-то, никто его ничем не пугал, к нему относились нормально. Просто он сам должен был выбрать свой дальнейший жизненный путь, а в таких случаях у думающего человека всегда наступает что-то типа «сомненья дрожи».
    - Да не, ребята, я лучше сам как-нибудь. Я привык всё делать сам. Пока с делами разберусь, на даче там, огородец… В зал давно не ходил… Может, в институте там чего подвернется, меня спрашивали – заходи , мол…
    И Кока всё понял, слегка усмехнулся и пожал плечами – ладно; ясно с тобой… Взять с Валентина тоже было нечего и не за что. Рамазан не выдержал, дернулся и заорал:
    - Ну, дурак ты, дурак, бля, значит! Тебе дело и деньги предлагали! Раз так, болтайся, бля, как хочешь!.. Ты сам выбрал! – Он плюнул под ноги Валентину, развернулся, запрыгнул в свой «геландеваген» и хлопнул дверцей. Застрекотал, запел через хромированные трубы мощный бензиновый движок.
    Валентин стерпел, как и было положено терпилам на хозяйстве. Кока ещё усмехнулся, и слегка махнул ему рукой, садясь в черный «чероки» с золотыми кенгурятниками. Водителю бывшей Валентиновой машины указал — езжай вперед. Загремели моторы, и все бандитские машины нетерпеливо понеслись кавалькадой в светлое будущее.

    Примечание для родившихся не позднее 50-х: Терпилой на хозяйстве называется человек, занимающийся руководством предприятия, приносящего доход людям, формально имеющим его в собственности или получающим с него дань, но реально на нем не работающих. Терпиле, помимо отдачи заработанных денежных средств, приходится перед ними еще и отчитываться.

    Валентин посмотрел гангстерам вслед, выдохнул, потянулся и спокойно пошел к метро. Больше он ничем никому не был обязан. Вообще, надо сказать, с «крышей» им всем повезло, грех было жаловаться.

    Он провел лето раздолбайски, болтаясь на даче и на подмосковных водоемах с друзьями, пивом и различными девушками, приятными во всех и не во всех отношениях. Иногда посматривал телевизор – там кривлялись различные проходимцы, алкоголики и другие странные персонажи; что говорили – было смешно, грустно и непонятно. Квартира была достроена, но на отделку денег не было. Посреди бетонных стен стоял старый диван, на кухне торчала раковина и в углу сиротливо жался старенький холодильник, отданный ему другом. И все равно Валентин был счастлив, потому что тяжелый и муторный сон длиной в три с лишним года закончился. Осенью его взял на работу в транспортную фирму приятель, и поскольку Валентин неплохо ездил на машине и, помимо высшего образования, имел подвешенный язык и даже совесть, то он в этой фирме и прижился. Скоро фирма поднялась на ноги и они стали немного зарабатывать. Валентин постепенно разобрался с мелкими должками и стал покупать обои, линолеум и всяческие материалы для отделки квартиры.

    Олег как-то раз нарисовался, позвонил Валентиновым родителям и спросил, как у Вали дела. Ничего не зная о прошедшем, родители обрадовались звонку, сказали ему Валентинов мобильный телефон – и, наверное, это было к лучшему, а то бы досталось им.
    Олег спросил его заплетающимся языком: – Нну, ккак живешь-то?
    - Да ничего. Живу, работаю потихоньку.
    - Тты помнишь, что тты мне денег должен?
    - А с чего это, Олег?
    - Т-тты, не надо гговорить – сс ччего? Ты ммне шесть ттысяч должен был, и еще ммашину… и тты не ззахотел отдать, и п-проценты ннаб-бежали… д-десять тыщ с тебя…
    - Еще раз тебя спрашиваю – с чего это? У тебя документ есть? И ты, Олег, может, помнишь, как мы с Леной пытались фирму вытянуть, тобой и твоим хреновым дядей вывезенную в Вышний? Тебе еще не кажется, что мы могли бы работать? А насчет тыщ и процентов…
    - Нне ннадо мне этого ничего гговорить. Я ббольной, ходить толком нне могу, и д-денег у меня нет. А ты живешь х-хорошо, ммне гговорили п-про т-тебя… Мне деньги нужны, д-давай ммне д-деньги, нне то я Коке тебя сдам.
    - А вот Коке я сам тебя сдам. Мне-то с ним долго пришлось общаться, твои договоренности разруливать и подпрыгивать перед ними всеми. Ты меня тогда классно перед ними поставил. Ну да ничего, теперь всё ему известно. Хочешь, встретимся все вместе?
    Олег замолчал. А потом было слышно, как он заплакал. У Валентина сжалось сердце, и он подумал – а может, вот подзаработаю как-нибудь, долги отдам, а там, глядишь…
    Но Олег завопил плачущим голосом:
    - Т-ты… Вот погоди, я выздоровлю, приеду. Т-тебе гголову отрежут и в мусорный ящик выкинут.
    И перед Валентином встали образы доброго и мудрого дяди, полупомешанного Олега и недалекой Марины, и вся недолгая история их общего детища – Эсперансы. И он ответил – так, как надо было ответить:
    - Твоя голова уже давно в мусорном ящике. Не звони мне больше. Дяде привет.
    И нажал отбой.

    Олег больше не звонил.

    Но это еще не было концом истории. Валентин позвонил Людмиле и заехал к ней домой, чтобы узнать ситуацию и понять, как действовать, если вдруг действительно будут поползновения насчет головы и мусорного ящика – всякое бывает, умища-то у вышегородцев хватит… Люда была рада и напугана, видя бывшего замдиректора, и накормила его вкусным супом. Она рассказала ему, что Марина развелась с Олегом, забрала детей в Москву и теперь подрабатывает сама на обширном московском бухгалтерском поприще. Валентин узнал, что была целая история с попыткой восстановления «Эсперансы». Была создана «Эсперанса-2» на территории того же общества инвалидов, и к Олегу вернулись Сёма и Ерёма (а Лёха, ныне главный тренер школы хайкон-до – отказался), и даже были закуплены машины и привезены для продажи – но это длилось всего месяца два-три, пока все не поняли, что произошло с бедной Олеговой головой. И, как это ни оценивай, все рассыпалось, да и как быть иному. Олег не раз проклинал дядю, но куда ему теперь, бедняге, от дяди деваться? Олег теперь живет в Вышгороде, в автозаводском районе, на старой дядиной квартире в пятиэтажке, спускается во двор на костылях. Дядя – в новой трехкомнатной, неподалеку; он совладелец строительного рынка, строит свой дом с видом на реку и постоянно всем возвещает, что друзья и жена Олегушку кинули, а он его никогда не оставит.
    Вышегородского Шкробота убили в перестрелке, и об этом писали в новостях. Куда-то он в местную власть собирался, но вот не получилось. Вообще, местным мэром сел конкретный уголовник с таким лицом, что ну никак не выдашь за лицо государственного чиновника, и центральной власти пришлось упрятать его на поселение и заменить на другого мэра, похозяйственней, — но, правда, с лицом не намного лучше. Он и теперь там правит – прижился.
    А еще Люду приглашали в прокуратуру и районное ГАИ – допрашивали. Потому что милый Юрок в свой неожиданный и добросердечный визит спер со стола чистый номерной бланк справки-счета – а они в свое время столько переживали из-за этой пропажи и всё-таки её сактировали и списали через знакомых гаишников – но, конечно, номер был занесен в зарождавшуюся в те времена компьютерную базу. Юрок куда-то продал справку-счет, а потом на нее оформили очень интересную машину, выскочившую в оперативных данных на тему заметной криминальной истории. Люду долго расспрашивали про какого-то «Майкла» — да что ж это ещё за кличка? — которого днем с огнем разыскивали пара московских оперотделов, и в Вышгороде тоже, и еще в связи с какими-то запросами с Украины, — и до нее вдруг дошло, что тот Майкл и есть ненаглядный Юрочек. И, видать, еще скучает по сей хитрой пухленькой рожице какая-нибудь дворовая асфальтовая площадка, на которую приложат Юрка рослые пареньки в кожаных куртках.
    Ну, и еще у всех «эсперансистов», естественно, обнаружились проблемные, оформленные на них и не оставляющие в покое машины – как положено, с различными занятными историями. Молодые бандючата, их друзья и подконтрольные – народ неспокойный. Валентина тоже пару раз вызывали к следователям, расспрашивали про как бы его машины, к тому времени уже частично угнанные, частично неизвестно куда исчезнувшие, частично разбитые в хлам или проданные непонятным людям, чаще всего кавказской национальности. Угрожали уголовкой, заставляли составлять портреты Коки и Рамазана на фотороботе. Валентин составлял, стараясь, чтобы Кока и Рамазан были на себя не похожи; нес какую-то чушь, что машину, мол, угнали непонятно как, а он пьян был. Следователи понимающе усмехались, записывая чушь в виде показаний и прикладывая к ней компьютерные рожи не-Коки с не-Рамазаном.
    «Эсперанса» продолжала всем напоминать о былых временах.

    Серёга-холодильник президентом пока не стал и, к счастью для страны, не станет. Он выбрал неправильный политический путь – связался с полуамериканской правозащитной организацией, в название которой для чего-то вставлено слово «совесть», стал ее «сопредседателем» и написал пару статей по адресу облюбованной им православной церкви, в которых последняя объявлялась, мягко говоря, ненужной. Эти статьи в разных вариациях появлялись в интернете и незначительных изданиях, и хотя были они неинтересными, на Серёгу обратили внимание представители власти, и в других незначительных изданиях, но другого сорта, – указали его фамилию в списке нехороших для общества людей, сектантов, и даже проследили его связь с пресловутым корейско-американским проповедником — а для дальнейшей политической карьеры это является полным стопом. Так что на этом его президентская гонка, скорее всего, закончена и лучше было бы ему вновь возвращаться к чему-то вроде холодильников.

    Через пару дней после приятного разговора с Олегом Валентин, отплевавшийся от эмоций и в очередной раз одолеваемый ностальгией, добрался до рабочего компьютера, залез в интернет и нашел там информацию о Макриди Николае Кузьмиче, генеральном директоре пары подозрительных акционерных обществ и какого-то строительного кооператива. На форуме, посвященном строительству, Николая Кузьмича называли проходимцем и поливали матом. Валентин этому не удивился.
    А среди различных инетовских реестров предприятий, отрывочных статистических сведений и прочей подобной информации — он нашел кратенькую строчку.
    Административный, постсоветский, несъедобный язык, в котором принято создавать аббревиатуры. На котором написаны вороха неработающих законов, составители которых считают, что граждане этой подведомственной страны будут засорять ими свою память, — но нет, они не будут, у них полно своих живых житейских дел. Никому, для его пользователей — контролеров и охранников, не нужный. Ничего сами не значащие, не запоминающиеся буквенно-цифровые, без сути и сущности, опилки мысли. На этом языке и были систематизированы следы их более не существующей компании.
    Эсперанса. Надежда.

    Эсперанса АОЗТ. ЕГРЮЛ. ИНН. ОКПО.

2014 г.